Вывод: В большом деле нет незначительных деталей. Как общество не может прожить без рядовых своих членов, так атомная субмарина нуждается в утилитарных вещах простого свойства.
Когда мой бывший экипаж «К-523» находился в Палдиски, то и там жизнь не застаивалась как в болотной тине, а била ключом. Да так, что иной раз некоторым особам сворачивало башни набок.
В единственном кабачке этого тихого и небольшого городка, где собирались подводники, проходящие подготовку в Учебном центре, раз в неделю проводился вечер при свечах. Днем это заведение работало как кафе, а с пяти часов вечера меняло статус и превращалось в ресторан. Такие превращения в режиме «туда-сюда» происходили ежедневно.
После дневной работы столики в кафе расставлялись по периметру, освобождая центр зала для танц-пола. Вечер при свечах проводился при отключенном освещении, а на каждый столик выставлялась зажженная свеча. Вот тебе заодно и экономия электроэнергии. Действительно — тут тебе и дешево, тут тебе и сердито. Музыка была живая — играл оркестр, который размещался на невысоком подиуме.
Вечерняя работа ресторана условно делилась на три этапа. Эти три фазы четко прослеживались в деятельности оркестра. Его работу условно можно было сравнить с тактикой наркодилера. Сначала он дает зелье бесплатно, затем берет умеренную цену, а когда клиент подсел на наркотик — цену завышает.
Первое отделение — это когда оркестр хоть и без особого вдохновения, но добросовестно отдавался рабочему процессу, не получая взамен никакого поощрения кроме оклада.
Второе отделение — в какой-то мере у оркестра сохранялся рабочий процесс, но я бы сказал «с оттяжкой». Оркестранты начинали работать вяло, без вдохновения. В этот период начинали поступать заказы от публики, охваченной процессом разогрева.
Третье отделение — оркестр демонстративно сворачивает работу. Таких его «окончаний работы» бывало ровно столько, сколько возникало денежных заказов. Оркестранты вели себя так, будто план уже выполнен, поэтому нет смысла рвать жилы. Рабочее время тихо и незаметно для посетителей подкрадывалось к своему концу, поэтому музыканты делали вид, что пока лениво уложат в футляры инструменты, пока снимут костюмы, пока вымоются в душе, пройдет достаточно времени, чтобы «фабричный гудок» просигналил им окончание смены. Зато публика к этому времени готова была расставаться с деньгами, как кипящая сталь, готова к разливке по формам. Для оркестра это самая настоящая страда. Они играют только под заказ и по-крупному.
Вот в такой обстановке — с одной стороны, полного и всеобщего одобрения процесса, а с другой, ленивого его поощрения — между вторым и третьим отделением произошло событие, которое привнесло эмоциональную насыщенность, так что рутинное течение жизни зала взорвалось переизбытком страстей.
Одна подвыпившая дама встала из-за столика, и вдруг с бухты-барахты, беззастенчиво попирая нормы морали, «присела на лужайке». В качестве лужайки она выбрала самый что ни на есть центр танц-пола, где до этого посетители старательно самовыражались. Нетрезвая дама, видимо, исходила из того, что там, где нет свечей, там темно и никто ее «под кустиком» не заметит. Однако заметили, так как выглядело это как некая демонстрация. И это необычное поведение привело людей в неистовство. И что после этого началось…
Ну мужская часть присутствующих, снисходительная к женским извращениям, была просто поражена фонтанирующим зрелищем.
Зато женщины требовали призвать нарушительницу нравов к порядку, позвали администрацию, от которой потребовали изолировать извращенку от общества. Молодая часть мужской публики не поддержала эти требования, видя в произошедшем изыск живого и необычного выступления. Самыми горячими поклонниками при этом оказались люди сексуально зависимого возраста, склонного к пресыщениям, — юные лейтенанты и мичманы. Они громко поддержали непристойную особь:
— Повторить!
— На бис!
— Еще!
Упившаяся дама пришла в ресторан не одна, а с кавалером, но его индифферентно безразличное отношение к ней выдавало лишь то, что они были чужими людьми.
— Дорогая, ты не добежала до туалета, потому что у вас там образовалась очередь? — спросил он, хохоча, словно наблюдал за умной обезьянкой.
И долго еще эта из ряда вон выходящая шалость одной сумасшедшей будоражила общественность тихого провинциального городка, положив конец вечерам при свечах.
Вывод: Советская Прибалтика вообще была местом, куда следовало ехать, чтобы посмотреть, как не надо себя вести.
Кстати вспомнился случай, произошедший лично со мной. Во время сборов в мой первый отпуск мой товарищ Николай Шиков по кличке Дед попросил меня купить сигарет, так как в Приморье имелись трудности со снабжением, в том числе и с куревом. Отпуск был длинным, почти два месяца, поэтому я решил лететь домой через Таллинн. В самом его историческом центре, в Старом городе, я нашел небольшую, но уютную гостиницу, и на пару дней снял там номер. А затем с удовольствием пустился в экскурсии и прогулки по городу и его окрестностям, с интересом посещал музеи, осматривал исторические памятники. Гуляя, я все же вспомнил о просьбе Деда, купил качественных таллиннских сигарет и, находясь в хорошем настроении, отправился на поиски почты, чтобы отправить бандероль. Дойдя в бесплодных поисках до очередного перекрестка, решил обратиться к помощи местных жителей. На глаза попалась женщина средних лет, и я вежливо обратился к ней:
— Извините, не подскажете ли, где есть поблизости почта?
Она, с готовностью откликнувшись на просьбу, стала объяснять, указывая рукой направление. Вот, — подумал я про себя, — какие добросердечные люди, ну, прямо как у нас в Минске!
Добрая женщина, указывая направление, протягивала руку в сторону, где, по ее словам, якобы находилась почта. Я же по какой-то рассеянности, взял да и посмотрел в противоположную сторону, где мой безмятежно рассеянный взгляд нечаянно уткнулся в рекламную вывеску. А там по-русски красивыми и четкими буквами было начертано «ПОЧТА». Я в изумлении перевел взгляд на благообразную таллиннскую тетушку, которая, войдя в роль Ивана Сусанина, продолжала распинаться, показывая «оккупанту», «верное» направление. Оправившись от шока, но все-таки не от озадаченности, я, запинаясь и боясь оскорбить «милую бабушку» даже тенью подозрения, показал своим взглядом в правильном направлении, промямлил смущенно:
— Но, кажется, вот почта!
И жестом первооткрывателя указал на настоящую почту. И куда только девалось мирное очарование пожилой куратки (презрительное прозвище эстонцев)?
Вдруг из благообразной тетушки она превратилась в злобную и противную старуху. Со словами:
— Ну, я не знаю, какая нужна вам почта, — она круто развернулась и с победным видом, как фрегат с попутно надутым парусом, пошла своим курсом.
Про национальные особенности прибалтийской дружбы в нашей великой семье народов я и до этого был наслышан, но, честно говоря, воспринимал это как наговоры. Однако когда столкнулся и сам испытал на себе некоторые ее специфические черты, то получил массу неприятных впечатлений. С представителями любых национальностей я вел себя одинаково, а вот к отдельно взятым их индивидуумам уже по-разному, в зависимости от того как складываются между нами личные отношения. При этом никогда не считал нужным делать какую-то поправку на чье-то происхождение или национальность. Однако в данном случае ко мне отнеслись как-то подленько и гаденько. Потом я также узнал, что в прибалтийских магазинах, если посетитель обнаруживал славянское происхождение, ему могли не продать понравившийся товар.
Вечером в Старом городе я зашел в уютную кафешку, которая находилась в полуподвальном помещении, и там познакомился с молодой эстонкой. Разговорившись с нею, я по свежему случаю пожаловался на «особую приветливость» ее земляков. Она стала мне проповедовать, что Советская Россия захватила (тогда слово «оккупация» почти не употреблялось, а если и использовалось, то очень осторожно) их республику, и многие эстонцы лишились кровного имущества и недвижимости. Указав на молодого человека, вместе с которым она пришла в кафе и который находился в шумной компании за соседним столиком, сказала:
— Вот, например, мой друг. Его родители из «бывших», поэтому он тоже кое-чем недоволен.