годковщина, неуставные взаимоотношения;
На флоте годковщина, в армии дедовщина, а суть одна — неуставные взаимоотношения со стороны старослужащих срочной службы, которые наводят свои порядки в казарме. Хотя на флоте она таких уродливых форм, как в армии, не имела.
улучшить прием оружия на ТТБ (торпедно-технической базе)».
Призыв комдива об улучшении качества при приеме изделий говорит о том, чтобы снизить потери торпед во время практических стрельб по вине тех, кто их, стрельбы, готовит.
На кораблях нашего проекта в надстройке были вмонтированы телевизионные камеры МТ-70 («телевизионная система наблюдения за ближней надводной обстановкой для ПЛ»), что по тем временам являлось необычностью. Бывало, взглянешь на монитор камеры, установленной в носу, и увидишь небо, и только Военно-морской стяг как сполох огня мечется на ветру. А то кто-нибудь из моряков подойдет к флагу и вдруг посмотрит вниз, как бы на тебя сверху вниз. Эта камера оказывается очень полезной, когда лодка всплывает в полынье, тогда благодаря этой системе можно избежать столкновения с льдинами.
Наговор
Однажды летом, после очередного выхода в Техас, когда я еще служил на лодке, мы с Иваном Дурневым, моим соэкипажником, возвращались домой в хорошем подпитии. Третьим с нами был мичман на год моложе, ни фамилии, ни имени, к сожалению, не запомнил, хотя его лицо ясно себе представляю. Тихая приморская ночь уже давно накинула черное покрывало на южное Японское море, а прилегающие берега, заросшие плотной растительностью, уютно укутало непроницаемым саваном. Стояла мирная тишь да райская благодать. И только неугомонный месяц, не зная зачем, волочился за нами, слабым светом подсвечивая неблизкий путь в семь километров по пыльной дороге. По обыкновению шли пешком от автомобильной трассы Владивосток-Находка до базы в бухте Павловского. Непринужденно болтали, делились впечатлениями очередного «культпохода» в поселок.
Незаметно в беседе перешли к обсуждению свадьбы одного из товарищей, женившихся в Комсомольске-на-Амуре в 1977 году. Тогда за столом рядом со мной случайно оказалась совсем юная (может быть, ей и восемнадцати не было), скромная и застенчивая девушка. Дабы не посрамить чести флота, не показаться невнимательным, я ухаживал за ней, чтобы она могла освоиться в среде бравых и горластых орлов. Девушка была не в моем вкусе, поэтому никаких меркантильных намерений я не имел, ухаживал исключительно из вежливости. После свадьбы домой не провожал, а кто вместо меня это сделал или не сделал, даже не помню. Вот собственно, как я полагал, и вся история.
Но не зря говорят: «Человек предполагает, а Бог располагает». Оказалось, что история с невинным началом имела весьма чувственное продолжение, и единственным, кто об этом ничего не знал и не подозревал, был я. И возможно, если бы не ночная прогулка с Иваном под луной, то так и не узнал бы я всех подробностей разрушенной любви.
Из пьяной исповеди Ивана Дурнева выяснилось, что он безответно страдал от любви к этому юному созданию. Мои безобидные ухаживания во время свадьбы очень ему не понравились. И теперь мне были явлены эмоции ревности. Доказательства моего индифферентного отношение к избраннице Ивана в расчет не принимались вообще. Причина глухоты собеседника крылась в том, что тогда, в Комсомольске, я якобы охарактеризовал Дурнева не лестным образом, то есть оговорил несчастного влюбленного. Дикая история, где я был представлен в нехорошем свете, в этот день оказалась не самой лучшей новостью. Летнее благолепие ночи Иван разрушил в одночасье. Уже никто не наслаждался ею.
В результате у нас с Иваном произошла очень бурная и острая перепалка, а с учетом употребленных спиртных напитков даже горячая. Услышав все о лживости своей натуры и подлой роли коварного разлучника, я сильно расстроился и не на шутку разозлился. Получилось так, что тлеющий огонь ревности и ненависти из Ивановой топки перекинулся на меня в виде гнева на несправедливые обвинения. Мы не стеснялись в выражениях и эмоциях. Разобиженному влюбленному, наконец, представилась возможность избавиться от язвительной желчи, копившейся в нем целый год. Но и я умываться выплеснутыми в лицо наговорами не собирался. Костер эмоций, раззадоренный взаимными упреками и оскорблениями, разгорался до тех пор, пока у обоих не зачесались кулаки. Если бы ссора происходила на трезвую голову, то скорей всего мы бы поругались и мирно разошлись. Но хмель в наших головушках оказался именно тем самым благодатным противнем, на котором ядреное яблоко раздора испеклось до «нужной» кондиции.
Со всей классовой ненавистью столетиями угнетаемого крестьянина Иван бросился на меня с кулаками, упиваясь подвернувшимся шансом отомстить. Скажу честно, я стремился к тому же — моя поруганная честь из-за несправедливого навета также требовала отмщения. Первым ударить человека в лицо я не мог, вот и предоставил это Ивану, благо мы так распалились, что достаточно было произнести что-нибудь невинное, например: «Ты козел!». Первый удар я пропустил, так как Иван нападал со стороны полигона, откуда мне в лицо бил ослепляющий прожектор.
Злости в моей душе набралось в избытке. Не будучи библейским персонажем, я вторую щеку подставлять не собирался. Даже наоборот — энергично заработал кулаками и скоро намеренно уронил Ивана на землю и подмял под себя. Известное правило «Лежачего не бьют» я нарушал с непримиримостью и азартом. В душе все кипело и требовало немедленно наказать наветчика. Его, опрокинутого на землю, я учил уму-разуму ударами по лицу. Пока отвешивал пощечины, думал: «Слегка проучу и на этом воспитательный процесс закончу». Видимо, на нетрезвую голову долго думал, так как третий товарищ оказался не лишним, и вовремя оттащил меня от Ивана.
Подуставшие от пьяных переживаний и несуразной драки, утирая слюни, мы продолжили путь на базу. Однако пауза оказалась непродолжительной. Скверный язык пьяного Дурнева продолжал болтать невесть что, будто электрическая кофемолка, мелющая не душистый ароматный кофе, а горький перец, просыпающийся на свежую рану. Казалось, что Иван своим поведением в точности соответствовал своей фамилии. Плохой он был в подпитии, нельзя таким людям пить. Наверное, ему мало было навешанного.
Так как и я не молчал, то Иван опять бросился драться, надеясь на реванш. Конечно, он не мог одолеть меня. И опять ему немало досталось. Меня очень кстати опять остановил третий товарищ, опровергая общеизвестную истину, что в мужском разговоре третий — лишний. Видимо, не зря пару столетий назад дуэлянты пользовались услугами секундантов, чтобы не в пьяных драках друг другу чайники чистить, а достойно и по справедливости лишать живота своего товарища, сражаясь на пистолетах и палашах.
В общем, дошли мы до казармы без потерь животов своих. Если не считать того, что на следующий день у Ивана Дурнева обнаружился заплывший синяком и кровавой краснотой глаз. На вопрос товарищей: «Ваня, это кто тебя так?» — побитый, как заслуженный, но скромный деятель искусств, он вместо поклона, скромно потупив очи и не вдаваясь в подробности, отвечал:
— На каратиста нарвался.
Эта история вспомнилась и живой картинкой представилась после разговора с нашим же товарищем Александром Мальцевым, который и совершил на меня навет.
После посещения лодки я возвращался в штаб и в беседке увидел Мальцева, подсел к нему, заговорил, и он разговорился. Оказалось, что он перенес инсульт, и его комиссовали на гражданку. Я сочувствовал бывшему соэкипажнику. Получить такой удар в 24 года — это было трагедией. Потом я слышал, что судьба с Сашей расправилась безжалостно. После демобилизации он уехал с женой в Комсомольск-на-Амуре, а там она его бросила. Беспомощного Сашу забрал брат и увез на родину. Но от пережитых потрясений наш товарищ вскорости умер. Вот такой трагический исход...
«27 ноября 1980 г.
Проверка нового помещения штаба дивизии».
Опять проверка штабных кабинетов, уже на предмет оборудования исправными светильниками. Снова возникла куча замечаний и опять сделан доклад командиру дивизии.
Хождение по сопкам
Однако штаб не лишил меня удовольствия иной раз прогуляться до трассы Владивосток-Находка после службы. Хождение по сопкам, в отличие от «хождения за три моря», в светлое время суток отличались тем, что перед путешественником открывались прекрасные виды на пересеченную местность и море, закаты, рассветы. Сопки, возвышаясь на фоне моря или неба, представлялись громадами объемов и подчеркивали величие сотворившей их природы. Эти вынужденные путешествия в семь километров я превратил для себя в вид спорта, и в соответствии с этим не терпел, когда меня кто-нибудь обгонял. Если это происходило, то я быстро восстанавливал свое первенство.