— В какой больнице? — спросил я.
— В психиатрической. В отличие от вас, — подбадривающе улыбнулся он, — у него-то как раз хроническая форма того же синдрома. Впрочем, это, надеюсь, вполне курабельно. Правда, я не психиатр. Но — будем надеяться. — И, еще раз пожелав мне от себя лично и от членов Общества дружбы скорейшего и полного выздоровления, а моей стране — скорейшего и полного процветания, доктор взял свой старомодный, как у чеховских врачей во МХАТе, саквояж и ушел.
А рано утром — погода за эти два дня разительно переменилась, и в Риме как-то разом наступила тусклая осень — я улетел в Москву.
Больше никогда ни от кого я не слышал о нем. Впоследствии я несколько раз еще бывал в Риме, но Общества дружбы Италия — СССР, как и самого СССР, уже и след простыл, и не у кого было навести о нем справки.
В Москве же, даже в театральной среде, где его еще могли бы помнить, кроме меня, кажется, никто ничего о нем не знал со времен его отъезда, а это когда было…