Наше движение, которое в хасидизме называется Хабад, по первым трём буквам наивысших ипостасей Бога: Хохма — мудрость, Биле — разум, и Даат — знание, основал двести лет тому назад рав Червенской Руси Шнеур Залман из Ладов, ученик великого Магида из Межиричья. Сын Залмана поселился в местечке Любавичи, последующие поколения его потомков учили, что путь к Богу идёт от разума, но пришла большевистская революция. Наш ребе находился тогда в Ростове-на-Дону. На Пурим 1920 года большевики заняли город, и ребе сказал: — Я их не люблю. Не могу остаться, когда они так близко — и умер. Духовным руководителем любавичских хасидов стал Иосиф Ицхак, правнук Залмана из Ладов в шестом поколении.
Многие евреи тогда покинули Россию, но Иосиф Ицхак остался. Он не мог оставить людей, которым Евсекция — еврейская секция большевистской партии — разъясняла, что молитва это суеверие, миква противоречит гигиене, а божницы следует превратить в комсомольские клубы.
Однажды, когда Иосиф Ицхак в окружении своих хасидов молился, в божницу ворвалась группа чекистов. Их командир вынул револьвер и направил его на ребе.
— Эта игрушка, — засмеялся он, — изменила представление о мире у многих мудрецов до тебя.
— Эта игрушка, — ответил ребе Иосиф, — может испугать человека, у которого много богов и один мир. Но у меня один Бог и два мира, нынешний и будущий, и я не боюсь твоих игрушек.
Иосиф Ицхак был единственным руководителем хасидов, который остался в Советской России и пытался организовать религиозную жизнь евреев. 15 июня 1927 года его арестовали. Допрашивали по ночам, мучили, заключали в одиночку с крысами. Но голодовку он объявил только тогда, когда у него отобрали тефилим, которые каждый еврей обязан надевать на время молитвы. Через три дня голодовки тефилим вернули, и вдохновенные хасидские песнопения ребе вновь зазвучали в коридорах тюрьмы. Не прекращал он также и теологические занятия, а размышления о Талмуде и комментарии к Торе записывал на папиросной бумаге.
Однажды его прямо из карцера привели к начальнику тюрьмы. Начальник сообщил о смягчении наказания и показал документ. Вверху листа ребе прочитал — «СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР», но эти слова были перечёркнуты. Ниже было написано — «ДЕСЯТЬ ЛЕТ НА СОЛОВКАХ», но рядом стояло слово «Нет», ещё ниже он увидел «КОСТРОМА, ТРИ ГОДА».
— Имеете, гражданин ребе, шесть часов — идите домой, и приготовьтесь в дорогу.
Был четверг.
— Когда поезд приедет в Кострому? — спросил ребе.
— В пятницу вечером.
— Мне очень жаль, — возразил ребе, — но я не привык ездить в шабат.
И ребе остался в карцере до воскресенья.
Иосиф Ицхак оставил Россию, уступив просьбам хасидов, они были обеспокоены состоянием его здоровья. Прежде всего, он отправился в Святую Землю, где долго молился у Стены Плача. Потом он поехал в США, где нанёс визит президенту Гуверу. В 1933 году он поселился в Варшаве.
Когда возникло гетто, хасиды снова уговорили ребе бежать. — Кто-то должен жить. — Кто-то должен жить, — говорили они. — Кто-то должен сохранить мудрость народа — и Иосиф Ицхак, имя которого я ношу, шестой цадик из Любавич, оставил Варшаву, и через Вильно и Шанхай прибыл в Америку.
Я филателист. Собираю марки шестьдесят пять лет. Собирал в гимназии Кречмера на Вильчей, в студенческие годы, когда изучал медицину, в варшавском гетто, а теперь собираю в Канаде.
В гетто я работал в госпитале на Генсей. Однажды знакомый спросил у меня, не хочу ли я встретиться с немецким филателистом.
Я хотел.
Немецкий филателист пришёл в наш госпиталь в служебной форме: гауптштурмфюрера СС. Мне с ужасом сообщили, что он меня спрашивает, но эсэсовец вежливо поздоровался, уселся в кресло и сказал, что его интересует старый Данциг, старая Германия и хорошие английские колонии.
Спросил, что интересует меня. Я ответил, что собираю всё о гетто: марки, открытки, и, особенно, конверты со штемпелями почт гетто. К сожалению, у него для меня ничего не было, а у меня для него — много, поэтому он часто приходил, и мы часами сидели над каталогами Михеля.
У меня было много работы, так как кроме работы в больнице и добывания для Конрада (так звали моего знакомого гауптштурмфюрера) хороших старых марок, я участвовал в исследованиях по голоду. Их вела в гетто группа врачей, используя исключительный для медицины шанс: обилие исследуемого материала. Для научных исследований необходимы были вскрытия, а я был патологоанатомом, ассистентом доктора Йозефа Штейна, доктора медицины и философии, и осуществление секций входило в мои обязанности.