Еще не совсем сознавая всей сложности предстоящего, я понимал, что плохо подготовлен для решения таких задач. Если б не война и не случайные обстоятельства, никогда не решился бы взять на себя такую несвойственную моей натуре роль. Поспешная, а затем и вовсе прерванная подготовка при штабе армии больше годилась для действий в оперативном, а не глубоком тылу противника.
Сейчас, перед воротами Эссенского лагеря, я ощутил себя слабым и беззащитным, окруженным враждебными мне людьми и грохочущими машинами.
Лагерь, куда нас привезли, размещался на сравнительно небольшом заасфальтированном многоугольнике, зажатом между глухими стенами производственных зданий и бетонной эстакадой железнодорожной магистрали. Внутри несколько одноэтажных щитовых бараков. К лагерю примыкало двухэтажное каменное здание. В нем, как выяснилось позже, находились администрация и охрана. В подвале — карцер и помещение, где совершались экзекуции. По углам многоугольника сторожевые вышки с пулеметами.
Из-за проволоки смотрели изможденные, худые лица, похожие на серые маски. В потухших глазах не было даже любопытства. На всех одинаковая лагерная одежда с нашивкой «OST» на груди. Казалось, за проволокой не люди, а тени. Между ними, не спеша, расхаживали рослые охранники в черной униформе, с резиновыми палками в руках. Еще несколько шагов и ворота закроются за нами. Для многих возможно навсегда.
Итак, через двадцать дней после получения, первая часть задания — пробраться в Эссен — выполнена. Теперь нужно найти способ сообщить о своем местонахождении.
После регистрации каждому был присвоен личный номер. Он был вместо имени и фамилии. Таким же номером обозначалось место на нарах. Выбирать себе соседа и меняться местами не разрешалось. Каждый был обязан строго соблюдать установленный режим. Малейшее нарушение наказывалось ударами резиновыми палками.
Как и все, я получил лагерную куртку с нашивкой «OST». Знание немецкого языка пока решил не раскрывать...
Те, кто попал в этот лагерь, имели преимущество перед теми, кто оказался в Освенциме, Дохау или других лагерях массового уничтожения. Наш лагерь обслуживал военные заводы Круппа. Администрация была заинтересована не только в том, чтобы выжать как можно больше из остарбайтеров (восточных рабочих), но и сохранить квалифицированную рабочую силу. Питание, хотя и скудное, все же умирать не давало.
Нас не стригли наголо, не облачали в полосатую арестантскую форму. Работа на заводах, даже во вредных цехах, все-таки была легче, чем в каменоломнях или рудниках. Однако режим здесь был исключительно жестким. За малейшее нарушение — наказание, а за саботаж, диверсию или кражу на производстве — скорый суд и расправа. И хотя эти лагеря не нарекли «лагерями смерти», но дело не в названии. Ведь и советские концлагеря почти любовно назывались «исправительно-трудовыми»...
Меня временно оставили электриком при лагере, что совсем не входило в мои расчеты. Вместо того чтобы попасть на один из военных заводов, я должен был безвыходно находиться за колючей проволокой лагеря, расположенного так, что лишь с одной стороны можно было видеть часть улицы, ведущей в город. Другие стороны, как я уже сказал, примыкали к глухим стенам заводских корпусов и к железнодорожной эстакаде. Создавалось ощущение, как будто находишься на дне огромного каменного колодца. Время от времени вверху по эстакаде громыхали эшелоны с вооружением, изготовленным на этих заводах. Чтобы увидеть, что именно везли на платформах, приходилось высоко запрокидывать голову, не без риска получить увесистый удар палкой. Впрочем, большинство узников ходили с постоянно опущенной головой. Их мало что интересовало. Большинство думало о том, как найти хоть что-нибудь пожевать.
Пребывание за колючей проволокой особенно тяжело и томительно в первые дни. Со временем к проволоке и к сторожевым вышкам привыкаешь. Суживается круг желаний. Жизнь идет от сигнала до сигнала. Сигнал — подъем, сигнал — на работу, сигнал — принятие пищи. Это самый желанный сигнал, потому что из всех лагерных желаний на первом месте несбыточная мечта — утолить голод. Вот и сейчас барак притих в ожидании...
Наконец долгожданный сигнал. Выстраиваемся с мисками. Сегодня на ужин «киршензуппе» (вишневый суп). Каждый получает черпак мутной розоватой похлебки. Вода и в ней косточки от вишен, аккуратно очищенных, без мякоти. Скорее всего отходы от производства повидла. Для такого супа ложка не нужна. Больше на ужин ничего не положено. Хлеб — смесь опилок и отрубей, выдается один раз в день. От такой кормежки быстро останутся кожа да кости. Только подумал об этом, слышу обращенные ко мне слова: