Синдром умной Эльзы
Эльза пялится в телевизор и старается не думать. Картинки на экране не вызывают никакого интереса, но это беспрерывное мелькание отгоняет назойливо стучащиеся в сознание мысли. А они ведь как беды - по одной не приходят. Тянут за собой рваные нити других таких же безжалостных палачей. И неважно - это новенькие, блестящие, только вылупившиеся надежды и выводы, или потрёпанные жизнью, пожелтевшие мысли-повторяшки, что всплывают словно окошко спама, едва только отпустишь поводья разума. Так или иначе, вслед одной мысли тут же ринутся другие - и захороводят так, что непременно начнёт мутить. Видимо, ничего в этой жизни не приходит по одиночке - только толпой, этакой дворовой шпаной, которая пришла на стрелку в чужой двор. И в этих разборках Эльза всегда остается побеждённой: утирает кровь с разбитой губы, пытается не слышать хруста собственной беспомощности и не жалуется. Никогда. Жалость - тем более к самой себе - уж точно не придёт одна. Как минимум притащит что-нибудь "залить горе", а там уж и слёзы с воспоминаниями подтянутся. Да ещё и гитарку прихватят - затянуть об упущенных возможностях и бесполезно прожитых годах. По утру снова сбитые костяшки и кровоподтёки - Эльза опять проиграла той самой шпане.
Хотя, если задуматься...(ну вот же, опять! и уже неважно, о чём щебечет поношенный ведущий ежедневной программы из серии "показать то, о чём и так все знают", что кран на кухне раздражающе капает, отстукивая имперский марш на её и без того неспокойных нервах, что получасовой марафон в битве с мыслями снова проигран...Всё это покрывается плёнкой: матовой, приглушающей, пахнущей не то резиной, не то прелой сыростью - такой в детстве бабка накрывала парник, в котором росли помидоры. Этот влажный, тёплый запах не спутать ни с чем - он появляется тут же, забивается в ноздри, хотя парников и саженцев помидоров Эльза не видела лет так двадцать по-хорошему.) Так вот, если задуматься, в одиночку всегда приходит смерть. Ей-то кого за собой тянуть? Пустоту и мрак? Загробную жизнь? Нечего ей бросить тебе вдогонку - толку-то? Вот и ходит одна - озлобленная, одичалая и притихшая. Как интеллигентный заучка среди дворовой шпаны: собравшись, сжавшись в тугой комок, мигом пролетает через двор, захлопывает дверь - и выдыхает, снимая с покрасневшей переносицы абсолютно немодные очки. А дальше - всё. Это у шпаны планы на вечер: кто-то подтянется, кто-то отрубится прямо под лавкой, а к вечеру и стрелку забить можно будет. А у него - привыкшего к собственному обществу и крепко сжатым зубам - главное приключение уже свершилось, он пришёл.
Вот так и она: раз - и пришла. Портфель поставила на стул, сандалии - на коврик слева, переносицу потёрла и всё. И не хочется сыграть на расстроенной гитарке что-нибудь душевное, чтобы ком в горле мешал тянуть последнюю строчку, крепко зажмурившись и покачивая головой в такт. Никаких нитей, толп или чего-то там. Приходит она - и лопается струна на полуфразе, а помочь, подхватить и некому.
Что ж, выходит смерть - этакая старая дева. Подтянутая, глядящая исподлобья то ли с презрением, то ли с надеждой, носящая странные юбки и горечь прожитых лет в карманах старых пиджаков. Прямо как Эльза - вот один в один. Шлюховатая старая дева выходит, конечно, из смерти - ходит-то ко всем, ни у кого не задерживается. Эльза тоже задерживаться не умеет. Так, заглянула, оценила, надкусила и поняла - не её блюдо. Вокруг, конечно, шепчутся, что с таким гурманским подходом так и куковать ей одной, но что их слушать - любительниц столовской пресной еды и дурманящего, но отвратительно фастфуда. Они-то даже имя её марают под свой лад - Элька, - словно она собачонка какая. А за этим помятым прозвищем - целая коллекция детских обид и тех самых разбитых губ - до утра перебирать можно, пока тошно не станет.
Эльза качает головой, хмурится, пытается снова настроится на волну трещащего ящика, но запах прелой земли и - внезапно - спелых яблок, которыми порой её забрасывали за то, что она была той самой заучкой, настойчиво витает вокруг, не даёт подняться с земли и прогнать прочь эту отвратительную шпану.
Что ж, как не проводи параллели, а всё выходит одно. Эльза даже чувствует, как в соседнем обветшалом кресле ютится смерть: поджимает ноги под себя, кутается в шаль - сама вязала, кстати, из старой завалявшейся пряжи, - и так же беспомощно пялится в телевизор. И нет, никакая она не властная, не страшная и уж тем более не свирепая - так, слегка нахмуренная, забитая и безгранично уставшая. Шататься от одного к другому толпой куда проще, чем в гордом и безликом одиночестве. И вот в этот самый миг их становится двое - парочка испуганных заучек с порванными портфелями да переломанными дужками очков. Дуэт старых дев - обветшалых, как мебель в унылой, доставшейся от родителей маленькой квартирке Эльзы. И так хорошо становится, словно всю жизнь всё складывалось неправильно, а тут и силы подняться с земли появились, и даже улыбнуться окровавленными губами выходит. Выкусите, идиоты! Я теперь не одна, мы теперь не одни, так что бойтесь, бойтесь и... проваливайте!
А её и боялись, говорили, что имя - под стать диагнозу. "Синдром умной Эльзы" - мол, сами назвали, прокляли, девочку, вот ей и мерещится везде беда. Только не беда ей мерещилась, а та, что сейчас напевает что-то до боли знакомое, старое-старое, из фильмов, что в детстве смотрели всей семьёй. Эльза хоть и не понимала этих фильмов, но любила пригреться между родителей и тихо-тихо улыбаться героям на экране.
Смерть откровенно фальшивит на высоких нотах, да было бы к чему придираться. Эльза, баюкая внутри ту самую маленькую девочку, которая ещё не знает, сколько впереди синяков и беспомощных одиноких вечеров, покачивает головой в такт песни и улыбается их внезапному и долгожданному дуэту.
Где-то на задворках сознания лопается струна.
Песня так и повисает - на полу фразе. Законы жанра нарушать нельзя - даже для тех, кто - как Эльза - так долго ждал этого мотива.
Серый шум льётся из телевизора, заполняя комнату, но через несколько минут и он стихает.
Всё, портфель - на стуле, сандалии - на коврике, переносицу больше не давит.
Шпана осталась за дверью.
А она - добежала.
Пришла.