Глава тринадцатая
1
…Ну как живёшь, Снежная Баба? Молотовник Аделаида лезла прямо к глазам. Молотовник Аделаида была пьяна. Её спутник – тоже. Они выламывались перед Готлифом, сидящим на заснеженной скамье. Смотри, Гена, вот из-за этого толстого полудурка я чуть не поссорилась со своим родным дядей. Прикинь! Михаил Янович смотрел вниз, остановив ручку в блокноте. На прощание его резко хлопнули по завязанной большой шапке. Пока, полудурок! Пиши свои стихи! Поволоклись в обнимку, вопя своего «бухгалтера», который «вот ты какой, вот ты какой!» С палкой вдруг начали гоняться за готлифовой белкой. Чуть было не прибили. Но та увернулась, взлетела на дерево. Тогда начали дубасить по дереву, осыпаемые снегом. Где ты там, стервозка! (Помогите! помогите! – попискивал, звал на помощь Готлиф.) Бросили палку, снова поволоклись по аллее, цепляясь друг за друга и вопя «бухгалтера». Михаила Яновича трясло на скамье будто в припадке. Кое-как поднялся. Прибежал Пионер. В такой же громадной завязанной шапке. Дядя Миша, я милицию сейчас вызову! Из пальто выдернул походную большую мобилу с усом, выданную ему как внештатному сотруднику Живого уголка парка. Начал тыкать кнопки. Не надо, Женя, остановил его Готлиф. Их уже забирают. Смотрел вместе с мальчишкой, как Молотовник возле парка отбивалась от двух милиционеров, тащащих её к глухой машине, подмаскированной красными крестами. А там из высокой распахнутой дверцы её уже встречали растопыренные пьяные руки кореша. Помогали ей, втаскивали. «Вот ты какой! Вот ты какой!» Готлифа всё потрясывало, он потирал грудь. Бесчеловечная мерзавка! Площадная дрянь! Вкладывал блокнот во внутренний карман пальто. Руки тряслись. От зверинца закурлыкал для белки пищак на обед. Белка сразу запрыгала с дерева на дерево, руша снег Пионер Женя попрощался и тоже побежал к зверинцу. Чтобы рассказать служителям о двух недоумках. Которые чуть не убили белку. И вообще разработать с коллегами стратегию борьбы со всякого рода выродками. Пошёл к выходу, наконец, и Михаил Янович. Отряхивал с пальто снег. Как рассказать о пережитом Наташе. Мало того, что на твоих глазах чуть не убили белку, тебя бьёт по голове средь бела дня проклятый трансвестит! Разве расскажешь про такое. Останавливался, вынимал руку из варежки, сдёргивал запястьем слёзы. Тем не менее Коткин Лев Зиновьевич не узнал своего подчиненного, вошедшего и смело севшего на стул. Большое лицо почтальона просто не вмещалось в наглухо завязанной шапке. От ехидства, от пшыкающего смеха. Что с вами, Михаил Янович? У вас что-то случилось? Это не у меня, а у вас, Лев Зиновьевич. У вас. Что, что такое! Коткин начал подниматься из-за стола. А-а, не скажу! Ни за что не узнаете! Готлиф уже хохотал. Готлиф понёс хохот к двери. В коридоре Зяблова отпрянула от его хохота в сторону. Оборачивалась, спотыкалась. Юркнула ко Льву Зиновьевичу. Более или менее пришёл в себя на улице. Отирал слёзы. Другие слёзы. Слёзы злорадства, отмщения. На сегодня осталась ещё одна смерть от преподобной Зябловой. Чёрт бы её побрал совсем! Взобравшись на пятый этаж, стенания и плач прослушал спокойно. С пониманием. Искренне сочувствую. Простите. Ощупью спускался по лестнице. Колено ломило так, что хотелось взвыть. В аптеке покупал лекарства по рецепту. Не для себя, для матери. Сердечный приступ случился у матери месяц назад. 15-го января. Первый в её жизни. Напугавший не столько её, сколько его, сына. Она просто сползла перед ним по стене на пол и раскинула ножки. Держалась за грудь, коротко дышала, закатывала глаза. Он не знал, что делать. Никаких сердечных лекарств в доме не было. Побежал из квартиры. К Анне Тарасовне Бойченко. Вместе засунули сидящей у стены нитроглицерин под язык. Циля Исааковна открыла глаза, будто из омута вынырнула, стала дышать. Вызвали «скорую». Кардиограмма инфаркта не показала. Врачи всё равно хотели везти в больницу. Я сама врач, сказала Циля Исааковна, справлюсь. Тогда сделали три укола и ушли. Только тут Михаил Янович заплакал. Отворачивал голову, давился слезами. Это что ещё такое! Ну-ка прекрати! Циля Исааковна лежала вверх лицом, сосредоточенно боролась с чем-то внутри себя. Сын присел и взял её за руку. Она руку не отняла. Одного лекарства (
конкор) в аптеке не оказалось. Пришлось тащиться на Индустриальную. В аптеку № 5. Колено ныло не переставая. От боли передвигался в погоняющем февральском снегу рывками, припадая на правую ногу. Как раненый медведь. Залепленные немые прохожие шарахались в сторону. Домой по лестнице взбирался уже в шестом часу. Делал остановки. Навешивая сумку с продуктами на штыри перил, упорно крутил, выделывал ногой. Уверял себя, что от этого становится легче. Снова взбирался. Открыл дверь своим ключом. Давление мерила? А чего его мерить? Давление и есть давление. И это говорит врач! ТерапЭвт, как она себя называет! У себя переодевался в домашнее. Заверещал на кухне будильник. Следом пришёл поднос с лекарствами. Прими. Время. Да что же это такое! А ты сама? Я для чего ходил в аптеку? Что врач тебе вчера сказал? Что?! Я сама врач. Терапэвт. Ха! Ха! Ха! – терапЭвт! Пока не примешь свои – ни одной таблетки с подноса не возьму! Забастовка. Бессрочная. Мать и сын в разных концах тахты профессионально, резко, закидывали головы. Каждый закидывал с водой свои таблетки. Хмурый компромисс. Пока мать готовила ужин, сидел-растирал колено дегтярной мазью, вновь подаренной добрейшей Анной Тарасовной. Мазь воняла страшно, сам провонял насквозь, но помогало. Хотя бы на время. Засвиристел будильник. Ну всё у Цили Исааковны по часам! Ужинали. Мать подкладывала гречневой каши. За час до тебя внезапно Коткин приходил. Очень странный. Что вам хозяин за квартплатой. Не раздеваясь прошёл по всей квартире, заглянул за твой диван и ушёл. Что случилось, Лёва? – спросила я его вслед. Всё в порядке, Циля, ответил он на лестнице. Что ты натворил там опять? Как нам занимать деньги у него на ударно-волновую? Михаил Янович опустил голову. Положил ложку. Спасибо. Пошёл к себе. Куда? А галоперидол с едой? А чай? Лежал, старался не слушать бубню из кухни.