Он снова налил. И опять себе полный. И только после этого его, что называется, «отпустило». Он захихикал. Он опять заразмахивал руками. Радостный, он словно помчался вниз по сумасшедшей своей, смеющейся речке:
…Наталья Фёдоровна, хихихи. Представляете – встаёт сам редактор Уставщиков с бокалом в руке и говорит всем сидящим за столом: «наш талантливый друг». «У которого всё впереди». Представляете? И все тянутся ко мне с бокалами и тоже несут подобную графоманскую чепуху: «Наш первый голубь, вылетевший из гнезда». «Его первый полёт», хихи. (Лучше бы, наверное – «первый помёт», хих-хих-хих.) «Наш голубь встал на крыло» хихихи. (Между нами, «на крыло встают» – утки, ха-ах-хах-хах».) И прочую чушь… Но. Но приятно, Наталья Фёдоровна. И вам, и вам спасибо за поздравление. Я думал, как с телефоном будет, ну так же, и вообще, в общем, понимаете? но я ошибся, вам буклет понравился, и я рад этому, очень рад. В следующий раз, как пошлют ещё, ваши снимки будут первыми. Уж я постараюсь, хихихихи, Наталья Фёдоровна…
Он махнул вдруг рюмку водки. По-быстрому закусил и перекинулся на второй свой подарок. Всё так же хихикая через слово-два, он погнал уже о книге «Господин Фицек», нагнувшись со стула и выхватив её из сумки коляски. Зачем-то объяснял, что купил книгу очень давно. Ещё когда учился в десятом классе, Наталья Фёдоровна. Уверен, что она вам понравится. Я несколько раз перечитывал. До боли жалкий, глупый, смешной маленький человечек в ней. Господин в кавыках Фицек. Кустарь-одиночка, сапожник. Обременённый большим семейством. Громадной корзиной, из которой всё семейство его и выглядывает. Его нескончаемая смешная и одновременно трагическая борьба за выживание в большом городе. Знаете, иногда возьмёшь книгу в руки в книжном или библиотеке, раскроешь и после страницы-другой сразу поймёшь – это автор твой, написал для тебя. Я слыхом не слыхивал о венгерском писателе Антале Гидаше. И вот случайно раскрыл его книгу. И вы так же, уверен, обрадуетесь. Всегда такие открытия радостны. Хихихихи, Наталья Фёдоровна!
Он перестал размахивать книгой в синем переплёте и отдал её Ивашовой.
Как-то внезапно выпала в телевизоре новогодняя заставка: четырёхэтажное строгое здание с флагом на макушке, Спасская башня за ним и пышная ель впереди. Появился как в бане отмытый и причёсанный Президент. Его поздравление Наталья слушала почему-то потупившись, словно виновата была в чём-то перед ним. Плуготаренко, забыв про все понты, лихорадочно сдирал в это время фольгу с шампанского. И тоже замер, изготовившись пальнуть. «Новогодняя ночь, – говорил вымытый Президент, – это новые надежды, новые мечты». Плуг засмеялся, подмигнув Наталье. Дескать, здорово говорит – про нас! Наконец последовало «С Новым годом, дорогие россияне», и сразу же вынырнули часы с почти слившимися стрелками и пошли тонущие мерные удары курантов. Плуг шмальнул в потолок, обдав скатерть пеной, однако успел до последнего удара налить в бокалы:
– С Новым годом, с новым счастьем, дорогая Наталья Фёдоровна!
И ударил в бокал Ивашовой.
– Уря-я! – несмело обнаружили себя после гимна несколько людских анклавчиков на этажах. Пока закусывали – всё стихло. И за окном пошли рваться китайские заводы и фабрики пиротехники. Народ высыпал во дворы. Сверкания, вспышки и грохот начались неимоверные. Рожи ракет рассыпались прямо в окне. Плуг и Ивашова вздрагивали. Смотрели на свою новогоднюю еловую ветку в банке. Всего лишь с двумя слезящимися шарами. Синего и красного цвета.
Потом началась всегдашняя истеричная нескончаемая тугомотина «Голубого огонька». Послужившая однако хорошим фоном к вновь воспрянувшей болтовне и смеху инвалида.
Она видела, что он пьянеет, но, как ни странно, чувствовала себя от этого свободней, раскованней. С улыбками, как на Петрушку (неопасного), она посматривала на него. Подкидывала женские, выведывающие вопросики. О нём самом и больше – о его матери, о Вере Николаевне. (Так взрослая тётя выведывает у пятилетнего ребёнка: «А скажи-ка, Петя…») Даже называла его на «ты». Он её «ты» не слышал, не воспринимал. Несмотря на то, что был уже пьян, называл её только на «вы». Он очень уважал её. Да, уважал. И не спорьте! Ха! Ха! Ха! Ха!