Когда что-то грохотало с эстрады и начиналась внизу толкотня – останавливалась. Непонимающе смотрела какое-то время, привыкая к помехе, и вновь говорила.
Уставщиков умел слушать, гладил её руку.
Потом, после кафе, провожал Веру Плуготаренко домой. Шли всё тем же парком, где когда-то случилась у них близость. Только теперь парк был зимним, блеклым, с сонными фонарями. Мужчина и женщина шли рядом. Молчали. Они помнили всё.
Возле подъезда Веры, поглядывая на теплящееся окно первого этажа, Уставщиков Герман Иванович сказал:
– Знаешь, Вера, у меня ведь тоже не сложилось. Жена после развода укатила с новым мужем в Москву. Детей тоже сманила. Один я теперь… Так что если что…
Он быстро написал, вырвал из блокнота и протянул листок:
– Вот мой адрес и телефон.
Вера Николаевна крепко обняла его и поцеловала.
Вошла в подъезд…
…Через два дня, когда сын был в ванной, позвонила:
– Герман Иванович, это я, Вера. Добрый вечер.
5
Склонившись над ванночкой с проявителем, Плуготаренко ждал. Не трогал, не шевелил утонувшую фотобумагу пинцетом. Как в омуте начала проступать закинувшаяся плачущая собачья пасть. Затем расставленные длинные ноги девицы в чёрном обтягивающем трико. Дальше её лохматая шубка. Дальше её насмешливое высокомерное лицо… Плуготаренко напряжённо рассматривал. Словно ждал на снимке новых и новых деталей.
Сидел, закрыв глаза, покачивался. Рука сама сгребла в ванночке снимок и мокрым комком опустила в ведро.
Вылил в раковину проявитель.
Пытался отмыть руки от химикатов. Кожу щипало. Руки были как после ожогов.
– Что у тебя опять с руками? – спросила мать, когда возил в тарелке утреннюю манную кашку. – Возьми мои резиновые перчатки, в конце концов. Раз разучился проявлять. Как кур воровал. Все руки в пятнах.
Плуготаренко молчал. Вера Николаевна хмурилась, ища рукам занятия на столе. Сын не едет к своей «жене» уже три или четыре дня. (А та, похоже, и не очень-то страдает от этого.) Каждое утро он запирается теперь в ванной. Что-то проявляет там. А что проявляет? – непонятно. После Нового года вообще ничего не снял. Фотоаппарат так и провисел два месяца на гвозде.
– Германа Ивановича недавно встретила. Уставщикова. (Глаза и руки у Веры Николаевны забегали. Руки по столу, а глаза в черепушке.) Он просил тебя заехать к ним. В редакцию. Им пришло из Москвы оповещение. Для тебя и Жулева. Там опять выставка намечается.
Сын молчал, загребал ложкой.
– Слышишь?
– Слышу. – Сын посмотрел на мать: – Передай привет Герману Ивановичу. Уставщикову.
Вера Николаевна нахмурилась…
Мать ушла, наконец, на работу. Снова поехал в ванную.
В красном свете опять колдовал с водой в ванночке и химикалиями. На этот раз всё делал чётко. Без закидонов. Пинцетом вынимал снимки из ванночки и пинцетом же полоскал их в закрепителе. Затем развешивал всё на веревку, прихватывая специальными прищепками.
Со снимков капало. Снимки были будто в сукровице. Висели как попало. Некоторые перевёрнутыми. Хотелось поправить сюжет с собакой. Развесить его так, каким он был на самом деле возле здания Архива… Не стал.
Выключил красный свет. Выехал в коридор и закрыл дверь.
Работать, клеить коробки не мог. С фотоаппаратом сидел перед окном.
Тёмным бесом летел февраль. Люди в свинцовой вьюге походили на вертящиеся веретёна. Машины слепли от снега, ползли вроде луноходов. С лучами во все стороны.
Не сделал ни одного снимка.
В двенадцать часов зазвонил телефон:
– Юра, куда ты пропал? Что случилось? Юра! Я волнуюсь. Нельзя же так!
Плуготаренко сказал, что болел. Как прогульщик в школе. Без всякой фантазии. Припёртый к стенке. Температура была. Чтобы не потребовали справку – кашлянул. Два раза. В трубку.
Наталья уже извинялась:
– В то воскресенье, Юра, Таня надумала рожать, мы отвозили её в роддом. Понимаешь? Она благополучно родила. Сына. Поэтому ты и не дождался меня. Замёрз, наверное. Вот и простудился. Прости меня.
– Меня не было в тот день возле твоего подъезда. Я простудился в другом месте.
Однако Наталья явно чувствовала свою вину:
– Юра, я поговорила с Кругловым, мужем Тани, хозяином квартиры, если помнишь. Он не возражает, если я закажу вторые ключи. Тогда ты не будешь мёрзнуть у подъезда. А ждать будешь меня дома. В тепле. Как тебе такое?.. Почему молчишь?
Плуготаренко давился смехом, отстраняя подальше трубку.