Да, я вижу, что они нас ненавидят. Фанатично, на уровне подсознания. Потому что только фанатик может убить сотню детей ради того, чтобы наверняка уничтожить двоих. В некоторых мирах есть религия, в некоторых — нет. Но охотники всегда нас ненавидят и убивают. Наша «официальная» версия состоит в том, что они противники того, чем мы занимаемся. Но это все равно что сказать: волк убивает зайца потому что ему противно, что заяц ест траву. Но волк съедает зайца, а охотники нас не едят, вот в чем дело. Мы не входим в их пищевую цепочку, но они все равно убивают нас.
Иногда среди нас находились безумцы, которые считали, будто нам и охотникам нужно сесть за стол переговоров, обсудить наши проблемы и заключить мир. Но все дипломатические миссии заканчивались на этапе переговоров. Однажды, впрочем, круглый стол был собран. И всех участников с нашей стороны беспощадно умертвили. Отрезали головы, если говорить точнее. С тех пор идея переговоров с охотниками вне закона. Может быть, рано или поздно мы узнали бы причину природной ненависти к нам, но это не то знание, за которое стоит платить десятками жизней. Я была согласна с решением большинства, хотя когда оно принималось, я была еще совсем ребенком. Младше Дармины. Я застонала, слезы полились с новой силой.
Когда я закончила плакать, окончательно стемнело. Я вышла из элекара и осмотрелась. Дальше мне предстояло идти пешком. Я вынула сумку и свои обгоревшие лохмотья в отдельном свертке. Все-таки они были моими. И пахли мной. Да, в основном дымом и копотью, но и мной тоже.
Я прошла несколько километров обратно по дороге, прежде чем свернула, наконец, в лес. Воздух был свежий и прохладный, чистый. Пахло остывающим от солнечного дня песком, сосновой смолой, цветущим вереском и ко всему этому примешивалась нотка кисловатых осенних ягод. На этот-то запах я и пошла.
Я остановилась на краю болота. Время близилось к полуночи. Можно было идти и прямо сейчас, не дожидаясь завершения суток. Но после морфирования на пожаре у меня осталось не так много сил. И я не была уверена, что доберусь до убежища без проблем.
Наконец, планета завершила оборот и я посмотрела вверх. Там, где недавно было сплошное черное небо, теперь были светлые пятна, словно разрывы в сплошном полотне туч. Я смотрела на этот беспорядочный узор до тех пор, пока его рисунок не отпечатался у меня на изнанке век. А потом я закрыла глаза и шагнула вперед. Я шла по светлым линиям, и земля не проваливалась подо мной, только тихо вздрагивала, когда я слишком сильно отталкивалась для прыжка или чересчур резко шагала вбок, чтобы переступить очередной темный разрыв. И вот наконец узор закончился, я оказалась в конце пути. Болото осталось за спиной. В нескольких десятках шагов от меня начиналась опушка леса. Холмик, поросший вереском — я даже отсюда чувствовала его запах. И темная фигура сидела на вершине холма. Я замерла. Прислушалась к себе и ничего не услышала. Эх, если бы мы могли чувствовать охотников так, как они нас!
Фигура не шевелилась. Я тоже. Это мог быть кто-то из наших. Это был хороший мир, благосклонный к нам и нашим знаниям. Многие из нас здесь работали, нас здесь ценили. Здесь было безопасно. Настолько безопасно, что я позволила себе влюбиться и завести семью. И не я одна. И до сегодняшнего дня здесь не было охотников. И я пришла в убежище. Маловероятно, чтобы меня здесь поджидал охотник. Я рискнула и шагнула вперед. А потом еще и еще. Пока не оказалась на самом холме.
— Ты пришла одна? — еле слышно прошелестела фигура. И тогда я узнала ее. Тетушка Гацания. Вернее, она приходилась мне двоюродной бабушкой. Но ее называла тетушкой еще моя мама. И я привыкла называть ее так. И Дармина, если бы выросла, скорее всего, тоже называла бы ее тетушкой.
Я кивнула, потому что не могла говорить.
— Ты их видела? — спросила тетушка.
— Да, — сказала я, почти так же беззвучно. — Я видела то, что от них осталось.
— Иди в дом, нечего здесь стоять.