Я обернулась и посмотрела на мальчика. Можно уходить. Себя я не спасла и даже не обезопасила, обещание Людочке выполнила, дежурная сестра, если что, подтвердит, что я приходила. И в этот момент по всемирному закону подлости Матвей открыл глаза. Увидел меня и медленно, с недоверием улыбнулся. Будто ребенок, который не верит в желанный, но нереальный и никогда не обещаемый родителями подарок.
— Это ты? — спросил он тихо. — Ты мне не снишься?
Я кивнула. Разговаривать с ним мне не хотелось.
— Спасибо, что пришла. — Он говорил тихо и явно с трудом. Какие-то еще не замеченные мной повреждения? Слабые болеутоляющие? Пересохшее горло от лекарств? Не мое дело, оборвала я себя.
Я пожала плечами.
— Люда сказала, что ты просил. Я обещала ей, что приду. Хорошая у тебя девушка. Береги ее. Она ради тебя готова на небе лишнее солнце зажечь.
— Ага, и Луну снять, — неожиданно улыбнулся он.
— Вот и чудесно, что ты это понимаешь. — Я разговаривала сухо, избегала смотреть ему в глаза и старательно держала дистанцию. — Ты мне что-то хотел сказать?
— Да! — Матвей попытался энергично кивнуть, но движение оборвалось на середине и он поморщился. — Хотел тебя поблагодарить. Когда я выпишусь из больницы, я хотел бы сделать что-нибудь для тебя. Какой-нибудь подарок.
Оставить меня в покое. Уехать в другой город. Умереть.
— Не нужно мне никаких подарков.
— Может быть, я могу что-то для тебя сделать?
— И делать ничего не нужно. Ты думаешь, я с тобой возилась потому, что это ты? Я точно так же спасала бы любого.
— Но это оказался я. И я знаю, что ты для меня сделала. Но не знаю как. — Он говорил с паузами, чуть задыхаясь. Сердце явно не справлялось. И крови, даже перелитой ему было пока еще мало. Да, приходить в себя Матвею придется долго. — Врач сказал, что это чудо, что ты рядом была. Про давящую повязку знают все, про физраствор только медики. И еще селезенка… как ты ее вычислила…
— Сложнее всего было вызвать вертолет. Убедить, что он нужен.
— Это вообще за гранью моего понимания. — раздался звучный голос.
Я обернулась. В дверях палаты стоял врач. Я узнала его. «Спасибо, коллега». Знал бы он, что вернул меня к жизни этими словами. Когда во мне снова увидели меня, мне стало намного легче жить. Он подошел и протянул мне руку.
— Серафим Витальевич.
— С таким именем — только врачом и работать.
— Хорошо, что хоть кто-то понимает. А вас как зовут, прекрасная леди, которая умеет вызывать вертолеты и диагностировать переломы ребер на глаз?
— Крепис… — внезапно вырвалось у меня, я торопливо исправилась. — Кристина.
— Никогда бы не подумал, что ты литовка.
Я пожала плечами. Кто такие литовки? Это жаргон какой-то?
— Или Крепис не литовская фамилия?
— Не литовская, — сказала я. — Я сама толком не знаю, какая.
— Да и неважно, — он махнул рукой. — Так расскажите мне, прекрасная леди, как вы с такими знаниями работаете в офисе и тратите свой талант непонятно зачем непонятно на что.
— У меня нет образования, — призналась я. — Только курсы по оказанию первой помощи.
Серафим Витальевич нахмурился.
— А сколько тебе лет?
— Не очень много, — я улыбнулась. Вот не хватало мне тут при Матвее рассказывать ему тайны своей биографии. Сейчас как проболтаюсь, что могу видеть в ультрафиолете и даже в рентгеновском спектре, так меня вообще в соседнюю палату положат. А у меня собака не гуляна. И вообще. — Я собираюсь в мед поступать в этом году.
— А раньше о чем думала?
— А раньше мне нужно было заработать денег на учебу, — с вызовом ответила я. — Родителей у меня нет, содержать некому.
— Так ты детдомовская? Сиротам положены льготы при поступлении, — несмотря на нарочито грубый вопрос, он звучал мягко. И я видела в глазах врача сочувствие. Настоящее, не поддельное. Свое.
Я сглотнула подступивший ком. Только бы не расплакаться!
— Родители погибли, когда мне было восемнадцать. Других родственников у меня нет. — Я дернула плечом. — Я бедная. И сирота.
— Извини, — он похлопал меня по плечу. — Я не буду больше. Извините, что помешал. — Он развернулся и вышел из палаты. Я надеялась, что он вернется, но он даже не обернулся. Что ж, и здесь он поступил так, как сделала бы я. Но он не нашего народа, он человек. Значит, у них не все потеряно…