Мэл застывает. Он смотрит на меня, не отрываясь, и в его глазах проступает… узнавание?! А еще вспыхивает мозаика. Мэл силится сдержать наступление зелени, но кайма расширяется. Более того, его лицо переживает гамму быстро меняющихся эмоций: удивление, изумление, недоумение, непонимание, осознание и опять изумление.
Он медленно наклоняется, и, приподняв скатерть, оглядывает сидящую перед ним незнакомку — подробно, неспешно и снизу вверх, после чего замирает на уровне декольте. И от изучающего взгляда шантажистке делается нехорошо. Решающее мгновение. Что он выберет: потащит из ресторана и устроит в машине выволочку без свидетелей или… сыграет?
Мэл откидывается на стуле и вглядывается с прищуром в лицо незнакомки.
— Очки не мешают?
От многозначительности его тона пробирает дрожь. Мэл вступил в игру. Он гораздо более опасен, чем пять минут назад. Потому что непредсказуем.
— Наоборот, — изгибает бровь интриганка и делает судорожный глоток вина.
— Пить много — вредно, — говорит наставительно Мэл, разминая пальцы, — Как тебя зовут, детка?
— Меня не зовут, я сама прихожу. Что ж, пора, — заканчивает разговор незнакомка. Она нервничает. — Время пошло. Успевай, котик.
Она убегает с поля боя. В дамскую комнату. Хорошо, что кроме нее, в помещении никого нет. У хитрой бестии противно дрожат руки и ноги. Надо было перекусить дома. Вино на голодный желудок — деньги на ветер.
Распахивается дверь, входит Мэл. Он наступает. Зрачки плещутся в зелени. Шантажистка пятится, пока не понимает — отступать некуда. Она в западне. В туалетной кабинке.
— Говоришь, полчаса форы? — Мэл сжимает ее подбородок рукой. — Тогда я успею засадить тебе по первое число. Держись крепче, детка.
Можно поцарапаться, повыдираться… Можно умолять о пощаде… Или кусать губы в тщетной попытке беззвучия… Можно рискнуть выбраться отсюда живой… Но ей не оставляют шанса. Грубо наматывают волосы на кулак, грубо задирают юбку и наклоняют. Грубо вторгаются, выбивая сдавленный стон. Рывком распахивают надвое корсет. Грубо шарят рукой, грубо стискивают и мнут.
Стыдно признать, но ей нравится. Выходит, она порочна?
— Еще? — спрашивает грубый голос, от которого мурашки разбегаются по коже, вызывая неконтролируемую дрожь.
Немного, и кабинка развалится, не выдержав.
— Да-а, — сдавленно просит она, прогибаясь в спине.
— Желание дамы — закон, — соглашаются с ней и выполняют просьбу, нашептывая грязные словечки и обещания того, что обычно делают с плохими девочками. И с ней это делают.
— Да-а, — умоляет она, задыхаясь. Ей не хватает воздуха. Острое наслаждение пронзает. Выстреливает, растекаясь по телу горячим фронтом.
— Эвка, я чуть не придушил тебя, когда понял, что она — это ты, — Мэл устало прислонился к стенке кабинки. Мы полностью выдохлись.
— Тс-с, — прижимаю палец к его губам. — Давно хотела устроить что-нибудь эдакое. А как? Днем меня пасут охранники, вечером ты рядом. Удался сюрприз?
— Еще как. Прочитал записку и хотел звонить отцу. Да еще твой телефон не отвечает. У меня сердце прихватило. Решил для начала выяснить на месте и определиться, как действовать дальше.
— Прости, пожалуйста! Чувствую, что тебе хочется экстрима, а как устроить? Да и мне понравилось. Пикантненько, — приклеиваюсь к Мэлу, и он не отталкивает, а прижимает. — Ты превзошел сам себя. Завела блондя?
— Завела. Хотел её за волосы и лицом в тарелку.
— Врешь!
— Верни ключи.
— Неа. Сначала покорми голодную девушку.
— Как тебе удалось? Голос как у…. — Мэл застопоривается, — …грешницы. Придется заткнуть рот кляпом.
— А как я буду есть?
— Поганка, — заключает Мэл, но мягко, что ли… Удовлетворенно. — Излуплю — сидеть не сможешь неделю. Или две.
— Ага, — соглашаюсь. — Вторую записку прочитал?
— Прочитал. За нее и миллион отдать не жалко.
— Ладно привирать-то! — толкаю шутливо в бок.
— Честно, — отвечает и он и заставляет меня повернуться, чтобы ответить на поцелуй. — Повтори вслух, — просит, когда отрываюсь от его губ.
Не собираюсь упрямиться.
— Любимый мой, — шепчу ему. — Любименький.
Метод Вивы имел положительный результат. Мэл согласился на подработку и на clipo intacti*, но сперва расспросил об инициаторе трудоустройства. Услышав имя преподавателя Брокгаузена, он нахмурился.
— Может, на него повлиял твой синдром?
— Нет, мои знания, — ответила я обиженно. — Ты не веришь в меня, в этом всё дело.
— Ладно, — махнул рукой Мэл. — Всё равно ненадолго. Сутки не резиновые, не успеешь.