— Эвочка, невиданная удача! — Кажется, муж обрадован. Чем? — Уверен, супруга Севера Андреевича — женщина высокообразованная и интеллигентная. Она поможет тебе освоиться, и вы найдете общий язык.
Очевидно, в моем взгляде отражается вся гамма «страстного» желания дружбы с висоратской с*кой, потому что Егор говорит Клещу:
— Мы выйдем на минуточку, посоветуемся.
— Конечно, — машет тот рукой. — Нам спешить некуда. А вечерком отметим знакомство.
Вылетаю на крыльцо, следом муж. Увидев нас, расшумевшаяся толпа затихает. Мама было подается ко мне, но я показываю: «Всё нормально, у нас небольшой семейный разговор», и заворачиваю за угол здания, в проулок. Справа каменная стена Совета, слева — глухой забор.
— Не собираюсь здесь жить, — заявляю в лоб.
— Подожди. — Егор чертит символы на стене и заключает: — Непроницаемо… Почему, Эва? Посмотри, здесь комфортно и удобно. И компания соответствующая.
— Значит, моя мама — несоответствующая компания? — вспыхиваю я. — И дед Митяй тоже не соответствует твоим критериям? Значит, с высокомерными жлобами не стыдно общаться, а со слепыми — западло?
— Что за словечки? Откуда понабралась?
— Оттуда, — огрызаюсь, упрямо воротя нос в сторону.
— Послушай, Эва… — Муж начинает расхаживать туда-сюда, сцепив пальцы в замок. — Неужели тебе нравится отсутствие элементарных удобств? Чтобы помыться, нужно набирать воду из колодца. Чтобы согреться, нужно натопить печь, и благо, если дрова наколоты заранее. Чтобы поесть, нужно сперва приготовить. Чтобы постирать вещи, нужно их полоскать в ледяной воде… Да, я люблю комфорт. Люблю, когда заднице тепло в удобном и отапливаемом туалете, и не хочу в мороз снимать штаны на толчке. Люблю, когда под рукой есть рулон с туалетной бумагой, а не лист лопуха. Люблю, когда из крана бежит горячая вода. Люблю электрическую бритву. И электрический свет люблю, а не доисторические лучины. В конце концов, мне надоело прятаться в бане и прислушиваться к каждому шороху! Я хочу заниматься с тобой любовью, а не высокоскоростным трахом… Выслушай меня! — потребовал, заметив, что хочу возразить. — Я беспокоюсь за тебя… Ты нагружаешься, устаешь. И хотя не веришь мне, но еще раз повторю: ты беременна. Да, Эва, так и есть, но ты отказываешься признавать. Упрямясь, ты рискуешь не только собой, но и нашим ребенком… Удивляюсь твоей беспечности… Ты не жалеешь себя, а ведь запросто можешь переохладиться, можешь потянуть спину. А на побережье нет врачей и нет аптек. У тебя может произойти этот… как его…
— Выкидыш…
— Да, он самый. Вспомни, что говорил дед о твоей родословной. В вашем роду дети — большая редкость, и нужно считать невероятным чудом, что у нас получилось. Эва, что с тобой? — опустился он на корточки.
Оказывается, я не заметила, как съехала по стене.
Что со мной? Ничего. Меня всего лишь долбанули обухом по голове. Или нет, отвесили несколько полновесных оплеух. Слова Егора вышибли воздух из легких, ударив под дых со всего маху.
— Эвочка, ну, не плачь… — Он сел рядом и, обняв, притянул к себе. — Разве я не прав?
— Я не хочу… Не хочу здесь… Их тут пятеро…
— Шестеро, — уточнил муж, поняв, о ком идет речь.
— Пусть шестеро. А в Магнитной живет больше трех тысяч, — расшвыркалась я. — Они не поймут, станут презирать… Скажут, неженка и трусиха… И маме попеняют.
— Пусть попробуют. Чье мнение тебе важно: своё или чужое?
— А мама? Как ей объясню?… «Извини, но дрянские условия… в деревне… мне не подходят… Хочу сытости… и отожранную морду», — выдавила шмыгая.
— Эвка! Откуда такие словечки? — спросил Егор строго.
— Из жизни.
— Думаю, твоя мама согласится с нашим выбором. Она желает тебе счастья. Пойми, мы приехали к ней как нахлебники. А теперь погостили, и довольно. Твоя мама, конечно, виду не подает, но посуди сама: мы едим, пьем, жжем дрова, уголь, уничтожаем запасы. Здесь и так сложно живут, а мы усугубляем. Она ж надорвется, чтобы угодить нам.
— Ничего мы не усугубляем! — воскликнула я в запальчивости. — Вот выдадут паек, и компенсируем съеденное.
— Эвочка, ну, пойми. Разве ж вы расстаетесь навечно? Пятнадцать минут ходу… на лошади, — хмыкнул он, — и ты в Шлаковке.
Нет! — воспротивилось всё во мне. Заорало, оглушило. Не хочу! — зарычал мой зверь. Взревев, поднялся на задние лапы и принялся раскачивать клетку. Ему плевать, морозится задница на толчке или греется в тепле на унитазе. Ему плевать, на чем спать: на печке или на пуховой перине. Его хотят посадить на цепь и держать впроголодь, награждая милостивыми подачками.