К немалому облегчению начальник Департамента правопорядка переключил интерес в другом направлении, но радость испарилась, когда я увидела, куда обращено его внимание. Мужчина, который ранее беседовал с отцом Мэла, подошел к распорядителю и что-то говорил тому. Иванов почесал пером за ухом, обернулся в сторону довольно-таки обширной группы почитателей физкультурного движения и… направился туда. То есть сюда. То есть к центру зала, где я слушала разговор настоящих мужчин о спорте и обо всём прочем, с ним связанным.
До последней секунды во мне тлела надежда, что Иванов напомнит премьер-министру о гостях у помоста, неохваченных фотографиями и рукопожатиями, или намекнет, что пора сворачивать пустую болтовню и заняться неотложными государственными делами. Даже когда распорядитель сообщил что-то Рубле конфиденциально, я надеялась, что он освежил память руководителя страны в части неподписанных указов и законов, сиротливо лежащих в папке в рабочем кабинете, а вовсе не обо мне. Кто я такая, чтобы рассказывать обо мне самому премьер-министру? У него и без того бездна нерешенных дел, чтобы забивать голову сенсациями об одной мелкой студентке.
— Неужели?! — воскликнул громогласно Рубля, прервав начальника Департамента спорта, рассказывавшего о планах на предстоящий год, и развернулся ко мне. — А вы, деточка Евочка, оказались запертой шкатулочкой!
Я?! — заметался мой взгляд по кружку замолчавших мужчин. Почему шкатулочкой? Почему запертой? Это плохо или хорошо? Как понимать слова премьер-министра? Что делать: падать в обморок или на колени и начинать каяться? Говорят, добровольное признание смягчает вину.
— Непременно зови, — велел Рубля распорядителю, и тот исчез в толпе. — Я немало удивлен. Что же вы молчали, деточка, о родстве с Влашеками? Будем с удовольствием разоблачать вашу таинственность.
Почему-то слово "разоблачать" высветилось в сознании в виде дыбы и поднятого ножа гильотины.
Бокал шампанского махом влился в горло как вода, и я крепче вцепилась в ошарашенного Петю. Товарищи из группы поддержки физкультурного движения стали раскланиваться, кружок почитателей спорта стремительно редел, а через толпу к нам шли Карол Сигизмундович Влашек с супругой, следуя за распорядителем. Моего папеньку вели на расстрел.
3. С ног на голову и обратно
Мы не виделись с отцом больше месяца, и конечно же, за столь короткий период разлуки родитель не изменился — не поседел, не растолстел и смотрелся элегантно в темном костюме с бабочкой вместо галстука. Хотя называть разлукой очередное швыряние в очередной ВУЗ не поворачивался язык. Расставание обычно бывает со слезами, засопливленными платочками и прощальными объятьями. Впрочем, я сама подписалась на рискованную авантюру и сама виновата в том, что меня мотало по институтам и колледжам, поэтому сентиментальные нюни были не к месту.
Фотография из библиотечного "боевого листка" не соврала. Мачеха воочию оказалась высокой и дородной, с прической, утяжеляющей и без того квадратный подбородок, а пышные складки на лифе зрительно увеличивали бюст женщины. Не знаю, специально ли задумывался подобный фасон платья или непреднамеренно, но облик жены родителя показался мне безвкусным.
Отец ни жестом, ни взглядом не выдал удивления по поводу моего присутствия рядом с Рублей, как и мачеха. Ну, она-то ни разу не видела меня, так что удивляться нечему, а вот папаша вполне мог не узнать родную доченьку в новом образе "прехорошенькой девушки".
Премьер-министр поздоровался рукопожатием с родителем, а его супруге кивнул. Очевидно, по протоколу Рубля имел право целовать ручки дамам на свое усмотрение, за исключением обязательного лобызания после фотографирования.
— Карол Сигизмундович! — провозгласил руководитель страны. — Ты меня разочаровал.
Отец заметно побледнел, но ответил невозмутимо:
— Мое почтение, Леонисим Рикардович. Позвольте узнать, чем?
— Скрывал от меня свое сокровище, — объяснил премьер-министр и показал на меня. — Мы знакомы больше десяти лет, а я только сейчас узнаю, что у тебя есть красавица-дочь. Как прикажешь понимать?
Красавица-дочь нервно сглотнула. Непонятно, шутил Рубля или был искренне недоволен. Но чем?
Отец бесстрастно посмотрел на меня и перевел взгляд на вопрошавшего, однако не успел оправдаться. Поскольку на кону стояло многое — моя цель, моя жизнь, а также карьера родителя и счастливое будущее его семьи, — я решила, что петь в два голоса гораздо эффективнее, чем отбрехиваться в одиночку.