— Журналисты, — пояснил Мэл, увидев направление взгляда. — Дежурят круглосуточно. Администрации пришлось разделить стоянку на две части. Видишь знак: "Только для учащихся и работников института"? Для всех прочих — на пятьдесят метров левее.
— Нас сейчас фотографируют? — занервничала я.
— И не только.
Боковая дверь фургона отъехала в сторону, и из нее вывалились два человека с телекамерой.
— Поспеши, — подтолкнул к калитке Мэл, в то время как репортеры бросились прямиком по лужам. Из соседнего фургона тоже выгрузились двое.
— Эва Карловна! Эва Карловна! — закричал один из бегущих. — Ваше мнение о судебном процессе! Причины неприязни преподавателя!
— Быстрее! — торопил Мэл, и мы заскочили за решетку. — Иди и не оглядывайся.
Он тянул меня по аллее мимо понурых промокших ангелов. Лишь завернув за угол института, я смогла унять нервную дрожь. Крики журналистов, оставшихся у ворот, стихли.
— Я думала, они ринутся следом.
— Не посмеют. А если попытаются, то огребут по полной, — заверил Мэл.
— И от них никак не избавиться?
— Увы, никак. Ажиотаж стихнет, интерес ослабнет, но в покое всё равно не оставят. Поэтому многие предпочитают жить в закрытых охраняемых зонах, как твой отец или мой. Там можно не бояться, что тебя сфотографируют чихающей или нагишом в ванной.
Подглядывание отвратительно. И ведь не спрятаться от чужой настырности. Наверняка на нас с Мэлом собрано предостаточно материалов и среди них немало скандальных кадров, но лишь благодаря тотальной цензуре они не появляются в прессе.
Мысли побродили по тропинкам вокруг эпизода с нахальными репортерами и переключились на главный тракт — визит Басты. Ее рассказ о лицее задел мое самолюбие. Мэл должен был дать обязательство эрудированной висоратке, умеющей поддержать разговор и развлечь гостей во время семейного торжества. Она стала бы дорогим украшением любого дома из закрытой зоны — белой или алой. Неважно, какой. Снегурочку готовили к этой роли: прививали вкус в стиле и одежде, учили красиво гарцевать на лошади, учили изящно кушать за сервированным столом, учили тонкостям политеса, формам этикета и грациозным жестам, учили позировать для семейных картин и фотографий. А Мэл связался со мной, хотя я не умею и не знаю девяти десятых того, что преподают в лицее. Страшно. Опрофанюсь на каком-нибудь банкете, и меня засмеют. Заодно посмеются и над Мэлом, выбравшим необразованную девку с деревенскими манерами, и его статус провалится в тартарары.
— Маська сказала что-то, не подумав, и ты расстроилась, — заметил Мэл, когда мы вернулись в общежитие.
— Так, мелочи, — отмахнулась я.
— Нет уж, говори. Иначе позвоню ей и вытрясу правду.
Вот ведь шантажист.
— Не надо. Пожалуйста! Баста не при чем. Просто… я плохо разбираюсь в истории искусств… И не знаю иностранные языки… И на пианино играю десять нот одним пальцем… И…
— Зачем нам пианино? Выброси его куда подальше. Твои пальцы и без него творят чудеса, — прервал Мэл и, обняв меня, поцеловал. — И об искусстве… — снова поцеловал, — …не раз поговорим… — подталкивая к кровати, целовал на ходу. — И о гибкости языка… И том, что женщина… — опрокинул на спину, — …должна угождать всегда и во всем… Правильно?
Он знал, как утешить и успокоить.
Позже я спросила у Мэла, устроившись на его руке:
— Баста, наверное, удивилась, что ты живешь в конуре. Она привыкла к большому дому.
— Мне-то что с её удивления? — потянулся он, зевнув. — Главное, чтобы ты не считала так же.
— Конечно, не считаю! Мне здесь очень нравится. Вот нисколечко не вру.
— Вижу, — ответил Мэл, охотно приняв поцелуй, подтвердивший мои слова.
— Она настроена решительно, — вернулась я пламенной речи его сестрицы о независимости. — Почему Баста не может самостоятельно посещать приемы и банкеты?
— Потому. Она может выезжать в свет только с тем, кто отвечает за неё. Ну, или с тем, кто в скором времени даст ей обязательство.
— Получается, это принуждение. Противно. Чтобы посетить Оперу, нужно всего-навсего найти мужа. Делов-то.
— Не нравится, смотри балет по телевизору, — парировал Мэл. — Маська строит из себя революционерку, но, боюсь, отец приструнит её в два щелчка и уже через год найдет подходящего кандидата.
— И ты не заступишься? — ужаснулась я. — А если это будет столетний старик? Или Синяя борода? Или…
— Мой отец — не диктатор, — оборвал он. — Он позволит Маське выбрать. Она еще скажет спасибо. У Альбины… старшей сестры… не было такой возможности.