— Если ты скажешь еще хоть слово, я…
— Заплачешь?
Платонов вскочил с банки, схватил Казатини и приподнял его над бортом.
— Отставить, Платонов, — хриплым голосом крикнул старшина.
— Есть, — ответил Платонов, грузно опустился на банку и взялся за весло.
Воцарилась неловкая тишина. Все сидели, опустив головы, стыдясь смотреть друг другу в глаза.
— Дальше так продолжаться не может, — начал Булатов. — Вы не хуже меня понимаете…
— Разрешите, товарищ старшина? — перебил его Тринько. — Я предлагаю немедленно обсудить поведение комсомольца Казатини на комсомольском собрании…
Тринько открыл первое комсомольское собрание. Товарищи высказали Казатини все, что о нем думали, а Тринько предложил: «Исключить из комсомола, как дезорганизатора».
Молча, потупив глаза, выслушал все Казатини. Когда товарищи высказались, он неожиданно робко спросил Тринько:
— Можно мне сказать?
Тот кивнул головой:
— Я и сам не знаю, почему у меня все так по-дурацки получается… Если вы меня оставите в комсомоле, даю честное комсомольское — подобного больше не повторится. Вот вы все меня ругаете, упрекаете, а что у меня на сердце, знаете? Знаете, почему я такой дерганый?
Дрожащим от волнения голосом рассказывал Казатини о своей невеселой жизни, и они узнали, что уже семнадцати лет Карп стал главой семьи в пять человек: мать умерла, а отец спился и бросил детей. Не растерялся, не согнулся Карпуша: он работал грузчиком в порту, на свою небольшую заработную плату одевал, кормил и учил братьев и сестренку. И сам учился в вечерней школе.
— Только собрался поступить в судостроительный институт — война, — закончил Казатини и замолчал.
— Что с детьми стало? — тихо спросил Булатов. — Где они сейчас?
— Два старших воюют… А Юрка и Наташка там, в Одессе…
Помолчали немного, переглянулись, потом Тринько сказал:
— Итак, товарищи комсомольцы, за нарушение воинской дисциплины, комсомольцу Казатини объявлен строгий выговор с предупреждением. Собрание считаю закрытым.
На безоблачном небе будто замерло палящее солнце. Море искрится миллионами солнечных зайчиков, словно насмехается над моряками, которые изнывают от жары и жажды. Вокруг шлюпки резвятся беззаботные дельфины. Их черные спины мелькают у самых бортов.
Пить… Хотя бы стакан воды!
Во фляге осталось уже совсем немного…
Купание освежало не надолго, после него сильнее чувствовались усталость и голод. Решили не купаться.
Очередные гребцы, тупо глядя на дно шлюпки, медленно вздымают отяжелевшие весла. Отдыхающие — с надеждой всматриваются в горизонт. Но горизонт чист. Над головой раскаленное солнце.
Как хочется пить…
С вечерней прохладой увеличивались муки голода. Они стали так сильны, что заглушили даже жажду. Но нет ничего на шлюпке.
Решили размочить в воде кожаные ремни, ботинки.
Ночь нависла над морем. Темный, словно бархатный, купол неба усыпан серебристыми звездочками. Они равнодушно смотрят на шлюпку, затерявшуюся среди моря.
К утру кожа нисколько не стала мягче и по-прежнему не поддавалась зубам. Тогда ее мелко нарезали и залили остатками воды. Эту кожаную кашу и съели на завтрак.
Бесконечно долго тянулся жаркий день. Все вокруг казалось мертвым. Даже мелкая рыбешка перестала плескаться. В глазах рябило от ослепительного блеска зеркальной воды.
Булатов дремал, прикрывшись мокрой рубашкой. На веслах сидели Платонов и Казатини.
— Не могу… Не могу… — шептал Платонов, с трудом подымая весло.
Минутная пауза и снова:
— Не могу… Напьюсь…
— Не дури! — прикрикнул Казатини.
Но Платонов уже положил весло и черпал ладонями воду. Он пил долго и жадно.
Наступила еще одна ночь. Она уже не пугала своим безмолвным мраком, не радовала сверкающей нарядностью. Матросы будто не замечали ее.
Притупилось и острое ощущение голода. Только щемящая и тупая боль в животе напоминала о пище. У Платонова появилась резь в желудке, началась рвота. За эти часы он так ослабел, что еле отсидел на веслах свой час, а потом в полном изнеможении упал на дно шлюпки. Не помогли ему и те последние капли пресной воды, которые отдали товарищи.
Перед рассветом подул легкий западный ветерок. Он крепчал с каждым часом. На небе появились облака. Их становилось все больше, и вот уже небо, словно отяжелев, опустилось, прижалось к воде. Море стало серым. По нему заходили волны с небольшими белыми гребнями.
Ветер был попутным, и моряки, сшив из бушлатов и форменок парус, подняли его на весле, как на мачте. Шлюпка заметно увеличила скорость. Вода, весело шурша, бежала вдоль бортов шлюпки, изредка обдавая моряков солеными брызгами.