Все были рады: прохладно и можно не грести.
Только Платонову стало еще хуже. Он, измученный болезнью, почти не подымался со дна шлюпки.
Четвертые сутки в открытом море. Ветер стих, разошлись тучи, и опять солнце неистовствует. Голода уже не чувствуется, но пить хочется страшно. О воде мечтают, как о счастье, нет-нет да и заговорят о ней.
— И до чего у нас в Большой Сосновке вкусная вода, — хрипит Булатов и, полный воспоминаний, блаженно щурит глаза.
— А у нас ключевая, — шепчет Платонов запекшимися губами.
— Наплевать и забыть ту и другую! — заявляет Казатини. — Нет воды вкуснее той, которую рыбаки в море находят. У нас в Одессе несколько раз бывало, что находили моряки в море бочонок с водой, анкерок по-нашему… Вот уж там вода, так вода…
— Уговор забыли? — спрашивает Тринько.
— Да, был уговор не говорить ни о еде, ни о воде.
Идет маленькая шлюпка по морю. В ней четыре человека изнывающих от жажды и голода.
— Рыбы-то кругом сколько… Удочку бы мне, — мечтательно говорит Казатини.
— У меня есть, — отвечает Тринько и достает из кармана моток лески и крючок.
Казатини выхватывает это богатство из рук Тринько, осматривает, ощупывает, потом нацепляет на крючок кусочек размоченной кожи и закидывает удочку.
Все взоры теперь прикованы к поплавку, покачивающемуся на волнах. Время тянется мучительно медленно.
— Не нравится рыбе наша пища, — криво усмехаясь, говорит Булатов.
— Да, насадка незавидная, — подтверждает Казатини.
— Клюет! — кричит Платонов и лихорадочно блестящими глазами смотрит на туго натянувшуюся леску.
Казатини подсекает и осторожно вытаскивает из воды большого окуня. Он бьется на дне шлюпки, широко открывая рот.
— А есть его нельзя, — неожиданно говорит Платонов и опять опускается на сидение. — Нельзя есть сырую рыбу…
— Зато ее жевать можно! — кричит Казатини. — Я слыхал, что в рыбе есть пресная вода и ее можно выжать!
Окуня разрезали на четыре части и стали сосредоточенно жевать. Жажда не исчезла, но как-то притупилась.
Казатини вновь забросил удочку, насадив на крючок кусочек окуня.
Опять томительные минуты ожидания.
— Анкерок! Анкерок с настоящей водой! — кричит Тринько и показывает пальцем на какой-то предмет, виднеющийся в море.
Все вскакивают на ноги, всматриваются в искрящуюся поверхность моря. Действительно, на волнах покачивается что-то, похожее на бочонок.
— На весла! — командует Булатов и садится к рулю.
Платонов и Тринько снова взялись за весла, а Казатини устроился на носу шлюпки. Он не мог оторвать глаз от таинственного предмета.
Но чем ближе подходила шлюпка к анкерку, тем строже становились глаза Казатини. Из них уже исчезла радость, уступив место недоумению: не похож этот предмет на драгоценный анкерок.
И вдруг, когда накатилась волна, из воды высунулся свинцовый колпак.
— Полный назад! Мина! — крикнул Казатини.
Шлюпка прошла в метре от мины.
— Вот тебе и напились, — сказал Казатини, садясь на весла.
На пятый день появилась большая черная туча и закрыла полнеба. С морем ее соединяла серая стена дождя. Скоро упали первые крупные капли. Матросы жадно подставляли под дождь ладони, ловили его открытым ртом.
Но туча нависла над шлюпкой только краем и дождь скоро прекратился. Матросы выжимали мокрое белье, глотали мутные струйки стекающей с него воды.
Никогда еще вода не казалась им такой вкусной.
Прекратился дождь, и солнце вновь засияло с умытого неба. Платонов уже не выдерживал за веслами больше получаса, а к вечеру не мог даже встать на ноги. Он неподвижно лежал на дне шлюпки. Его глаза были широко открыты. Глубоко ввалились щеки, заросшие седоватой щетиной.
— Сержант Платонов, приказываю вам заступить на вахту, — строго сказал Булатов, наклоняясь над Платоновым.
Тот посмотрел на него и ничего не ответил.
— Немедленно выполняйте приказание, сержант Платонов! Здесь лежать имеют право только мертвые! — закричал Булатов.
Глаза Платонова стали осмысленными. Он зашевелился, поморщился и простонал:
— Помогите встать…
Шестые сутки. — Булатов словно спит наяву: в голове какой-то туман, в глазах двоится. Платонов свалился во время ночной вахты и больше не вставал. Не помогли ни приказания, ни просьбы, ни уговоры. Казатини трудился над последним ботинком, разрезая его на мельчайшие кусочки.