А к т е р. Я не истерик. Именно потому, что у меня есть чувство ответственности, именно потому я так и говорю.
Р е ж и с с е р. Лжете. А вчера что говорили?
А к т е р. Вчера мне казалось…
Р е ж и с с е р. Вчера казалось! С каким бы я удовольствием вышвырнул вас отсюда!
А к т е р (ревниво). А кто меня заменит?
Р е ж и с с е р. Любой! Любой, у кого есть магия заражать воображением не только себя, но и зрителя.
А к т е р (шепотом). Послушайте, но я же на него не похож.
Р е ж и с с е р. Мало, мало похожи.
А к т е р. И по существу я совсем другой человек.
Р е ж и с с е р. Вздор.
А к т е р. Господи! Я преклоняюсь перед ним! Вспомните его прекрасное лицо, лоб, каштановые волосы. Он весь как будто из мрамора…
Р е ж и с с е р. Памятник мне не нужен. Похлопайте его по плечу. (Всматривается в Актера.) Грим?
А к т е р (с надеждой). Вы думаете? Попробовать?
Р е ж и с с е р. А! Ну, пожалуй, чуть-чуть. Для обывателей. (Вскочил.) В дни молодости нашего театра, в первые бурные годы революции, в дни нашего фантастического рождения мы верили в магическую силу актера! Мы мечтали о поэтическом театре! И сегодня для меня не просто спектакль, а воспоминание юности, может быть, последняя встреча с ней! Но для вас, дурачок мой, для вас — разве не открылся целый новый мир взбудораженных мыслей и чувств, сейчас уже не всем понятных? И я вручаю их вам! (Обнял его.) Вам! Вам!
А к т е р (чуть отстраняясь). Вы не по годам восторженны, Мастер! И я боюсь уже не за себя, а за вас… Не вы ли еще недавно сокрушались, что пьеса наша разваливается на куски?
Р е ж и с с е р. Ну и что? А сейчас понял. В том-то и суть! Мы сжали в кулак всю жизнь поэта, чтобы сказать о нем самое главное. И каждый эпизод на мгновенном подхвате. На нерве. Сгусток.
А к т е р. Нет, позвольте, возможно ли это?
Р е ж и с с е р. Театр все может. Отвыкайте от привычных переходцев и мотивировочек. Я этому не учил.
А к т е р. Легко сказать…
Р е ж и с с е р (нервничая). И у вас уже получается, получается! (Бодро похлопал его по плечу. Рабочим.) Ну что же вы? Давайте заканчивайте!
А к т е р (в ужасе). Что? Спектакль?
Р е ж и с с е р. Черт его знает, не знаю что: спектакль, генералка, провал, прогон, проба…
А к т е р (схватившись за голову, торопливо бормоча). Стихи он читал глуховатым голосом, совсем не по-актерски и отнюдь без подвывания, которого терпеть не мог, однако же отчетливо удерживая ритм строки и не теряя назначения рифмы. Так, так. Он терпеть не мог эстрады, но если выходил, то нес с собой всю ответственность поэта! Пожалуй, он был торжественен?.. В выговоре его был некоторый дефект: звуки «д» и «т» особенно выделялись, но он отчетливо произносил все окончания, разделяя слова небольшими паузами…
Р е ж и с с е р. Хватит. Не видите, уже все готово, зал наполняется зрителями, сейчас дадут свет, и нас могут увидеть. А вас еще нет.
А к т е р. Что?
Р е ж и с с е р. Нет еще вас. Вы еще не возникли. Ну-ка, повернитесь чуть в профиль. Конечно, мало похожи. О, разумеется, зритель любит, чтобы было так, как он привык, тогда он осыпает милостями! Но вы не поддавайтесь. Обязаны быть гораздо больше, чем просто похожи.
А к т е р (уже в полном ужасе). То есть как это?
Р е ж и с с е р (весело). А вот так! Вы есть вы! (Увлекает его за собой.) Вперед, без страха и сомнения!.. Куда это я сунул свой валидол?
Скрываются. Медленно загорается свет.
ОТДЕЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Итак — включили сцену. Б л о к стоит посередине в освещенном круге. У кулис — хищно всматривающийся профиль Р е ж и с с е р а. Мастер словно проверяет еще и еще, готов ли его актер, собран ли? Потом незаметно исчезает. (Впрочем, во время спектакля он еще не раз появится у кулисы, все так же наблюдая.) Позади Блока — затемненная сцена. В дальнейшем, по мере надобности, высвечиваются отдельные детали: стол, диван, кресла — в пятнах электрического света, как бы мерцая на площадках, расположенных не на одинаковой высоте. По ходу действия сцена начинает светлеть. Во втором отделении — сирый, серый, плоский свет: Петроград («Петроградское небо мутилось дождем»). Потом еще более светло, более солнечно, однако же обветшало, неприютно, необжито и вместе с тем суматошно («Дом искусств», 1918—1921 годы). Но по-прежнему сценическое пространство оформлено лаконично, не загромождено и четко вырисовывает фигуры участников представления. Возникновение «Балаганчика» оговаривается особо, равно как и оформление интермедии «Канатоходцы» и поэмы «Двенадцать». Нужна еще метель, которая видится в беспокойном кружении света, световых лучей, создающих впечатление странных, миражных пейзажей города, мостов, воды… В общем — черно-белое. «Балаганчик» и «Двенадцать» — цвет. Но все это лишь воображаемые наметки. А пока… Может быть, вы не сразу примете актера, стоящего перед вами, не сразу согласитесь, что это — Блок. Но очень скоро вы должны забыть это первое впечатление и поверить, что это — Блок, совершеннейший Блок! Именно так должно случиться по законам театрального волшебства. И вот он перед вами. Первые слова его будут негромки, словно бы он находит в них себя и тем самым начинает постепенно убеждать вас в своей подлинности…