Б л о к. А, Боря. Я пройду к себе.
Б е л ы й. Ты опять ускользаешь? В последнее время мы так мало говорим с тобой.
Б л о к (рассеянно). Разве?
Б е л ы й. А я новую статью начал. То, о чем мы говорили. Научное объяснение явлений жизни ведет неминуемо к исчезновению самой жизни. Душа, иссушенная знанием, тоскует о потерянном рае — о детской легкости, о порхающем мышлении.
Б л о к. Да, да… Детская легкость… (Вдруг, резко.) Боря! А не пора ли нам начать выпутываться из нашего философского сумбура? Ты не находишь? Эта игра уже наносит увечья!
Б е л ы й. Увечья?
Б л о к (стиснув зубы, но уже спокойно). Да, увечья. И я — о земном, а не о потустороннем.
Б е л ы й. Для того чтобы увидеть земное, нужно увидеть небо. Мир созрел, как золотой, налившийся сладостью плод. Я жду так же, как и ты ждешь! Близится событие… Саша!
Б л о к. Близится? Событие?
Б е л ы й (вдруг сразу растерялся). Видишь ли… Мне надо бы… То есть не мне, а — надеюсь — н а м… надо… с тобой объясниться… Располагаешь ли временем?
Б л о к (пожал плечом). Пожалуйста, Боря… (Усмехнулся.) Располагаю ли временем?..
Б е л ы й. Право, не знаю, Саша, но думаю… Трудно тебе объяснить, приняв во внимание неестественность положения…
Б л о к. Ну и что же?
Б е л ы й. Видишь ли… Я и Люба…
Люба молча опустила голову.
Б л о к (с ужасающим спокойствием). А!.. И что же, и что же?.. Я рад. (Вышел.)
Л ю б а (Белому). Не подходите, не подходите ко мне! (В ее крике истерические нотки.) Возвращайтесь в Москву! Сидите там, и ни слова, ни слова… Я напишу вам. Слышите! Сейчас я ничего не понимаю. Я должна быть одна. Без вас. Уезжайте сегодня же. Я напишу, я напишу вам…
Сцена уходит в тьму. Слышно, как стучат молотки, заколачивающие гвозди. И деловитые голоса рабочих: «Левый угол чуть выше. Хорош. Натягивай книзу. Поддерживай! Так. Так. Хорош».
Освещается центр сцены, и мы видим закрытый занавес театрика. Рабочие прибивают грубо намалеванное полотнище, на котором написано:
Занавес театрика раздвигается. Мы видим параллельно рампе длинный стол, до пола покрытый черным сукном. За столом сидят м и с т и к и, так что публика видит лишь верхнюю часть их фигур. Пугаясь, мистики опускают головы, и тогда за столом остаются бюсты без голов. Оказывается, из картона выкроены контуры фигур, и на них сажей и мелом намалеваны сюртуки, манишки, воротнички и манжеты. Руки актеров просунуты в круглые отверстия и головы прислонены к картонным воротничкам. У окна — в белом балахоне П ь е р о, мечтательный, расстроенный, бледный, как все Пьеро.
П е р в ы й м и с т и к. Ты слушаешь?
В т о р о й м и с т и к. Да.
Т р е т и й м и с т и к. Наступит событие.
П ь е р о. О, вечный ужас, вечный мрак!
П е р в ы й м и с т и к. Ты ждешь?
В т о р о й м и с т и к. Я жду.
Т р е т и й м и с т и к. Уж близко прибытие:
За окном нам ветер подал знак.
П ь е р о.
П е р в ы й м и с т и к. Тише! Слышишь шаги!
В т о р о й м и с т и к. Слышу шелест и вздохи.
Т р е т и й м и с т и к. О, кто среди нас?
П е р в ы й м и с т и к. Кто в окне?
В т о р о й м и с т и к. Кто за дверью?
Т р е т и й м и с т и к. Не видно ни зги.
П е р в ы й м и с т и к. Посвети. Не она ли пришла в этот час?
Второй мистик поднимает свечу. И непонятно откуда появляется у стола необыкновенно красивая д е в у ш к а. Равнодушен взор спокойных глаз. За плечами лежит заплетенная коса. Восторженный Пьеро молитвенно опускается на колени. Мистики в ужасе.
М и с т и к и.
— Прибыла!
— Как бела ее одежда!
— Пустота в глазах ее!
— Черты бледны, как мрамор!
— За плечами коса!
— Это — смерть!
П ь е р о. Господа! Вы ошибаетесь! Это — Коломбина! Это — моя невеста.
П р е д с е д а т е л ь. Вы с ума сошли. Весь вечер мы ждали событий. Мы дождались. Она пришла к нам — тихая избавительница. Нас посетила смерть.