Б е л ы й. Хлеб?.. Нет. Ни за что. Оставь, оставь.
Б л о к. Ну, хорошо. Женя проводит тебя в Дом искусств. Там, в Обезьяннике, есть свободные комнаты. А завтра с утра я зайду к тебе. Согласен?
Б е л ы й. Допустим, допустим. (Вдруг.) А, Евгений Павлович! Здравствуйте. (Блоку.) Непостижимо! Когда я был в Берлине, я думал именно об этом: пахнет, как в детстве. Но ты бы знал, как я — ехал. Трое суток. Из Москвы — трое суток! Свалка людей, махорка, ругань, мешки. Я едва не задохнулся. Да вот, слушай. Из поэмы. Новой. (Не танцует, как раньше, хотя с не меньшей экзальтацией.) Россия!.. Страна моя… Ты — та самая… облеченная Солнцем Жена… Вижу явственно я… Россия! Моя богоносица… побеждающая змия… И что-то в горле… у меня… сжимается от умиления… (Смотрит на Блока, словно бы приходя в себя.) Саша… Я рад, я рад, что ты есть! Ты есть! И ты здоров!
Б л о к. Как видишь — здоров.
Б е л ы й. Как счастлив я!
Б л о к. Ну что ты, Боря…
Б е л ы й (бросился к нему). Вот… вот… Все-таки — не чужие? (Обнялись.) Удивительно на душе!.. Как ты сказал? В «Обезьяннике»?
Б л о к. В шутку так называют один из коридоров в общежитии Дома искусств.
Б е л ы й. Обезьянник? В бывшем елисеевском особняке? Понял, понял. Я за большевиков. До завтра. (Жене, с изысканным поклоном.) И вас не затруднит меня проводить?
Ж е н я. Нисколько. Мне и самому туда надо.
Б л о к. Женя, положи бумаги на место. Сейчас в доме должен быть абсолютный порядок. На улице — хаос, в доме — порядок.
Ж е н я (аккуратно складывает бумаги и прихватывает стопку книг). Это брать?
Б л о к. Если тебя не затруднит.
Ж е н я. Ну что ты. Пойдемте, Борис Николаевич.
Б е л ы й. Да, да, да. Я помню елисеевскую столовую. В ней были на окнах витражи с рыцарями, ландскнехтами, девами. Чтобы закрыть искусством трущобы гнусного петербургского двора. (В экзальтации.)
(Блоку.) Саша, помнишь нашу молодость? Мою молодость! Каменоломня слов!.. А мою книжку «Золото в лазури», помнишь? (Негромко, словно самому себе.)
В Обезьянник! В Обезьянник! (Быстро вышел, за ним — Женя.)
Стемнело. Зажжена настольная лампа. Блок склонился над рукописью, пишет. Входит Л ю б а.
Л ю б а. Опять будешь не спать всю ночь?
Блок молча кивнул.
Так нельзя. Ты доведешь себя бог знает до чего. Глаза воспаленные, взгляд потусторонний…
Б л о к. Но это мое время, Люба. Другого у меня нет.
Л ю б а. Еще бы! Ужас подумать! Сто комиссий, сто заседаний! Зачем это все, зачем?..
Б л о к (не отвечает, что-то аккуратно зачеркивает и вписывает, весь ушел в работу). Так… так…
Л ю б а (присела, сидит молча, тихо, потом начинает плакать). Я не могу больше.
Б л о к (рассеянно). Что случилось?
Л ю б а. Понимаю, всем сейчас трудно. Вчера забежала к Олечке Глебовой-Судейкиной и застала ее за мытьем кухни. Вечером ей надо было танцевать в «Привале комедиантов», и она плакала над своими красивыми руками, покрасневшими и распухшими. Меня тоже иногда покидает мужество, когда я чищу селедки. Их запах, их противная скользкость. Стою на коленях и потрошу на толстом слое газет, на полу, а потом надо бежать на концерт. А селедки — основа. На них можно опереться. Нет, я не об этом. Все это вынесу. Но пойми, жить больше вместе с твоей мамой я не могу. Надо что-то придумать. Ты пойми. Ну пусть она считает, что я некрасива, зла, неразвита, бездарна…
Б л о к (так же рассеянно). Она этого не считает.
Л ю б а. Не в этом дело. Перед другими она даже восхищается мной. Я не обращаю внимания. Я понимаю, она недавно из нервной санатории. Но каждый день, каждый день… Ведь у меня тоже нервы! Я в кухне готовлю, страшно тороплюсь, прибежав пешком из Народного дома с репетиции и по дороге захватив паек пуда полтора-два. Несла на спине с улицы Халтурина. Стою у плиты. Тошнит от селедок. Входит Александра Андреевна. «Люба, я хочу у деточки (то есть у тебя) убрать, где щетка?» — «В углу, на месте». — «Да, вот она. Ох, какая грязная, пыльная щетка, у тебя нет чище?» У меня уже все кипит от этой «помощи». «Нет. Вечером обещала принести Матреша». — «Ужас, ужас, — это Александра Андреевна, поводя презрительно носом. — Ты, Люба, не слышишь, как от ведра пахнет?» — «Слышу». — «Надо бы вынести». — «Я не успела». — «Ну да, все твои репетиции, все театр, дома тебе некогда». Трах — терпение мое лопается, я почти выталкиваю ее, я кричу!.. Ты слышишь, ты осуждаешь меня?..