Торжественно проходит П о э т в рваных солдатских обмотках и во френче из бильярдного сукна, держа миску с кашей. Вокруг него вьется стайка девиц.
П о э т в о б м о т к а х (притворяясь изысканным).
В о ч е р е д и. Вы не скажете, а мне дадут кроме моей собственной порции порцию Михаила Леонидовича Лозинского? Он мне поручил.
— Получают только лично и по талонам.
Появляется Д е в и ц а с б а н т о м. Вокруг нее п о д р у г и. У всех миски с кашей. Они едят на ходу.
Д е в и ц а с б а н т о м.
В о ч е р е д и. Форменное стиховое умопомешательство!
— Голоду, знаете ли, всегда сопутствует тиф, отсутствие спичек и устная поэзия.
— И за кашицею потерянная честь!
— Совершенно верно.
Снова появляются д е в и ц ы, уже с пустыми мисочками, тщательно их вылизывая, и о чем-то шепчутся, хихикают.
Д е в и ц а с б а н т о м.
Ушли в глубину сцены.
С т а р у ш к а (вбегая, взволнованно). Где-то выдают талоны! Где выдают талоны?
В о ч е р е д и. Вы с ума сошли! Куда вы идете? Там завершаются занятия литературной «стюдии»!
Слышен разбойный свист. Старушка мечется.
П и с а т е л ь в о б л е з л ы х б о б р а х. Диспут подходит к концу. Утверждаю, без городового русской литературе не обойтись.
Появляется И м а ж и н и с т — напомаженный пробор посередине, в руках цилиндр.
И м а ж и н и с т (проходя и обрастая девицами).
(Повернувшись к очереди.) В истории отметится особо, что в Москве неозаумник и филолог Некий провозгласил анафему заумнику Крученых: «Траклен-тракли-баба́, та́ба, дзи́н гитара, дли́нга, ди́нга, Калужа!..» (Надел цилиндр и вышел.)
В очереди. Ну, знаете, это уже полный маразм.
— Не скажите. В нем что-то есть. Это московский имажинист.
— У нас в Питере, по крайней мере, сохранилась хоть видимость царскосельского изящества, а там…
— Во всех случаях предпочту любую нахальную версификацию политическому предательству.
— Совершенно справедливо.
— Я выйду на секунду. Запомните, я за вами.
— Сделайте одолжение, мадам, прошу.
— Все шумят — Блок, Блок! А вот Андрей Белый, знаете ли, тоже хорош — читает лекции в Пролеткульте!
П и с а т е л ь в о б л е з л ы х б о б р а х. Сумасшедший остается сумасшедшим. А вашему Блоку я лично руки не подаю. Демонстративно отворачиваюсь, когда он входит.
В о ч е р е д и. Совершенно логично. Я тоже не подам ему руки как гражданину, но считаю возможным поздороваться с ним как с человеком.
— Вот-вот-вот! Наши вечные интеллигентские нюансы!
— Он истерик! Я всегда говорила, что он истерик. Но я уверена, он одумается и напишет «Антидвенадцать». Время заставит его понять и сделать это.
П и с а т е л ь в о б л е з л ы х б о б р а х. Но простим ли мы? Кому из нас не ясно, что все это временно? Мы увидим еще сияющие фонари на Невском! Мы еще будем завтракать у Альбе́ра, мы еще будем ездить бриться к Молле́, мы еще…
С т а р у ш к а. Святой Георгий, я всю жизнь преклонялась перед Блоком. Ведь он женат на Менделеевой!
В о ч е р е д и. Зинаида Гиппиус ловко его отделала: