Б л о к. Это ты, Люба?
Л ю б а. Я, Саша.
Б л о к. Ну вот, опять ты. А я дремал, и мне почудились голоса.
Л ю б а. Это от соседей заходили…
Б л о к (как бы продолжая свои мысли). Давеча опять кто-то не подал мне руки. (Возбуждаясь.) А если бы подал? Да я бы сам показал ему спину! Ведь это о ком я писал, о ком? О них! И, может, еще недостаточно резко! О них, о них! «Что вы думали? Что революция — идиллия? Что народ — паинька? Что сотни жуликов, провокаторов, черносотенцев, людишек, любящих нагреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? И наконец, что так бескровно, так безболезненно и разрешится вековая распря между «черной» и «белой» костью?..
Где-то в ночи короткие выстрелы, и опять все стихает.
(Некоторое время он молчит. Потом — стараясь говорить внятно.) Лунинец. Полесских железных дорог. Болота… Нет, нет, жизнь, все будет по-новому!.. Люба? Ты здесь?
Л ю б а. Да, Саша.
Б л о к (тревожно). А рядом кто, в столовой кто? Там кто-то есть!
Л ю б а. Там никого нет.
Б л о к. А мама где?
Л ю б а. Александра Андреевна уже спит, Саша.
Б л о к. Что-то душно мне. Открой окно.
Л ю б а. Боюсь, ты простудишься. Я открыла в кухне.
Б л о к. Все-таки — душно. Ты не плачь. Я думаю, у каждого… свое… время… Люба… (Пытается приподняться, что-то еще хочет сказать, но голова его обессиленно падает на подушку.)
Она склонилась над ним, потом медленно отошла и направилась в столовую.
Л ю б а (в дверях, каким-то деревянным голосом, без всяких интонаций). Он уснул. Я сложила его руки на груди. Руки у него худые и желтые.
Дельмас беззвучно плачет.
Свет гаснет, постепенно возникая у рампы. Еще в полутьме безмолвно выходят на сцену а к т е р ы, участники спектакля. Они растерянно выстраиваются в шеренгу. Выбегает Р е ж и с с е р.
Р е ж и с с е р (не обращая внимания на зрителей, актерам). Не так! Не так! Не так! Неужели вы не понимаете, что тут нужен другой финал, торжественный, величавый! Или не умеете, разучились, забыли? Но я же показывал! Ведь это о Блоке! И я повторял его слова: только то, что было исповедью художника, только то создание, в котором он сжег себя дотла, только оно продолжает жить и будет нужно людям!.. И ведь это же не только его исповедь!.. Мое детство, моя юность!.. Вслушайтесь, вслушайтесь! Шум времени, блуждания и ошибки, предчувствия и надежды, взлеты и падения! А вы — шепотом!.. Нет! Нужен другой финал!.. (Обеспокоенно всматривается в зрительный зал, но еще актерам.) Вам не кажется, что здесь душно? У меня колотится сердце, стало трудно дышать. Вам не кажется, нет? (Зрителям.) А вы, вы что думаете?.. (Держась за голову.) Вспомнил строчки из Ахматовой:
А к т е р, и г р а в ш и й Б л о к а (негромко). Окна, окна там у него настежь! Гасите прожектора, занавес.
1971