Л ю б а. У нас тут не мало таких людей, как вы, проживает.
Застенчиво показывается К о с т я.
Н а с т е н ь к а (про себя). И этот с ним. (Косте.) Здравствуйте, вы меня не узнаете? Это я утром упала.
К о с т я. Ну и как?
Н а с т е н ь к а (вызывающе). Ну и так.
Л ю б а (озабоченно). Сенничек я вам еще один дам. Но пока что придется спать на полу, а потом козлы устроим.
Настенька приносит чайник и ставит его на стол.
Н а с т е н ь к а. Присаживайтесь, угощайтесь. И не остыл совсем.
К о с т я. Премного благодарны. Не нуждаемся.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Не крысся, хватит. (Настеньке.) Я скажу, в самый раз, с утра не пили. (Достает из мешка хлеб, отрезает половину и подвигает ее Любе.) Не угодно ли?
Л ю б а (зардевшись). Нет, что вы! У нас свой!
Н а с т е н ь к а. Мы давеча вот как наелись!
В а с и л и й И в а н о в и ч (разворачивая тряпку с большими кусками рафинада). А с сахаром?
К о с т я (подвигая рафинад Настеньке). Берите.
Н а с т е н ь к а. Ну еще! У нас своего завались!
В а с и л и й И в а н о в и ч (добродушно). Так ведь это ж солдатский! Без церемоний!
Люба, подперев ладонью щеку, смотрит на Василия Ивановича, хозяйственно, домовито отрезавшего два больших куска хлеба — Косте и себе, и на Костю, который подковылял к стулу и опустился на табурет.
Л ю б а. Сколько людей к нам пригнало… Подумать только, куда немец зашел! А ведь говорили до войны, что, в случае чего, пяди своей не уступим. Чужой не надо — своей не отдадим. Воевать будем на их земле. И говорили — малой для себя кровью будем воевать. А что получилось? Как понять это?
В а с и л и й И в а н о в и ч. В свое время разберемся, как понять. (Сурово посмотрел на нее.) А вы что же, так вот перед каждым встречным-поперечным в советской власти сомневаетесь?
Л ю б а. Вы-то что говорите? В уме?
В а с и л и й И в а н о в и ч. Я скажу, не о том речь сейчас! Не те заботы!
Л ю б а. Я понять должна. И вы — не встречный, не поперечный. Разве не вижу? Иначе разве сказала бы?
В а с и л и й И в а н о в и ч. То-то, сказала бы… Встречный… Поперечный… Такие дела…
К о с т я. У них дела! Сидят здесь в тылу, умничают, а мы во всем виноваты…
В а с и л и й И в а н о в и ч. Помолчи.
К о с т я (отмахнулся). А!..
Л ю б а (Василию Ивановичу). Поймите, я знать должна, чтобы людям отвечать — они спрашивают.
В а с и л и й И в а н о в и ч (улыбнувшись). Почему же у вас? Вы что, у них главный политик?
Л ю б а. Какой я политик? Никакой не политик…
В а с и л и й И в а н о в и ч. А все-таки, видите, у вас спрашивают. Я скажу, коли так, существенное дело…
Л ю б а. Дело-то, может, не существенное, а спрашивают, я знать должна.
В а с и л и й И в а н о в и ч. Понимаю. (Помолчал, посмотрел на нее.) Ответ для всех один. Я скажу, у советской власти рука крепкая, надо — жестко возьмет, не разнюнится. Так что каждый делай свое дело, на какое поставлен, себя не щади. Я всю Россию прошел-проехал — так оно и происходит. А будет и того пуще. Значит, какое сомнение? Только у врага сомнение.
Л ю б а. Вот как хорошо сказали…
К о с т я. А я в своем виде какое дело буду делать?
Н а с т е н ь к а. Так вы же герой! Искалеченный весь!
К о с т я. Что-оо?!
Н а с т е н ь к а (испуганно). Ой… Я сказала?..
Лай собаки. Голоса на дворе, шум.
Дверь распахивается. Входит Е л и з а в е т а, закутанная в платок.
Е л и з а в е т а. Любка, не спишь? (Увидела Василия Ивановича и Костю.) Кто это у тебя? Гости?
Л ю б а. Нет. По ордеру. Жильцы новые. Тебе что?
Е л и з а в е т а. Фу-у, замаялась. По всей улице бегала, по всем домам собирала баб.
Л ю б а. На станции что-нибудь?
Е л и з а в е т а. Ага. Три эшелона ночуют. Два воинских, один с эвакуированными. Народу полно, кухня не поспевает обслужить. Велели мобилизовать. Уж и Танька пошла, и Прохоровна, и все кружковские, и я…
Л ю б а. А за мной, значит, в последнюю очередь посылают? (Надевает курточку.)
Е л и з а в е т а. Да понимаешь, выходной у тебя в кои-то веки… Ну… и Андрей Николаевич приехал.