— Крепкая память. Прошло столько лет, и помните. А как же Вы здесь очутились? — Задала я, мучивший меня, вопрос. — Если это не секрет, конечно.
— Да какие там секреты, — засмеялся батюшка. — Всё очень просто и неожиданно. Так, как всегда бывает в жизни. Человек предполагает, а Бог располагает.
Тогда, как раз двадцать лет назад, приехал я в Румынию, выражаясь по мирскому, на симпозиум священнослужителей. И, будучи на экскурсии в одной из церквей, познакомился со своей будущей матушкой. Вот и весь ответ. Она родом из этой деревни. И это оказалось очень хорошо, так как, я священник, а у них здесь есть церковь. Место в тот момент было вакантным. Я принял румынское православие, и вот уже много лет служу в нашем приходе.
— А не трудно было, я имею в виду ваши церковные законы, переходить из русской церкви в румынскую?
— Православие — оно везде православие. И не важно, на каком языке ты проповедуешь законы Божьи. Главное, чтобы они дошли до сердца каждого прихожанина. А о том, трудно или не трудно, не надо думать. Человек на этой земле для того и создан, чтобы трудности эти преодолевать. Вот вы? Пришли сюда по делу, или по любопытству?
— Во-первых, я художник. И пришла, действительно посмотреть на Вашу церковь. Она, хоть и православная, но абсолютно не такая, как у нас.
— Это точно. Архитектура здесь совсем иная. Очевидно, имело влияние древнее готическое направление. Куполов, как в русских церквах, практически нет.
Батюшка правильно подметил. Когда мы подошли к зданию, оно нас удивило своим строением. Выполненная из дерева, которое стало черным за долгие века, церковь имела вид четырехугольника. И крыша деревянная четырехугольная. А на крыше маленький чердачок, покрытый такой же маленькой крышей. И высокий шпиль в виде конуса, венчавший это сооружение, тоже был четырехугольный.
Если убрать шпиль, а уголки этих крыш приподнять вверх, то будет, точь-в-точь, китайская пагода. Только у китайцев она нарядная и красочная, а здесь — темная и какая-то невеселая.
И вообще, смотрелась церковь угловато. Такое впечатление, что состоит она из одних углов. И весь её вид был какой-то воинственный. Вроде приняла оборону от кого-то. Совсем не то, что наши церкви. Округлые, светлые и родные.
Мало того. Это здание было таким старым, что почти вросло в землю. Интересно, какого она века?
Везде горели свечи. Пахло ладаном. Подруги мои вместе с Мирче тихонечко прогуливались по церкви, рассматривая иконы. Было тихо. И свет, проникающий через этот маленький чердачок, смутно и невыгодно освещал их.
Я, как всегда прямолинейно и не боясь, зарядила отца Николая своим вопросом точно в лоб:
— А скажите, батюшка, Вы ведь моих подруг знаете?
В ответ священник крякнул, отвернул своё лицо в сторону, чтобы не смотреть мне в глаза. Постучал тихонечко ногой об пол. Глубоко вздохнул, словно решаясь на что-то. Потом повернул назад ко мне голову и произнес:
— Конечно, знаю, дочь моя. Вернее, раньше-то я их не знал. А вот теперь, по воле случая, пришлось познакомиться.
От его откровения у меня все слова застряли в горле. Когда я в батюшке признала отца Николая, то мне все время казалось, что мои подруги что-то напутали. Что в их таком странном исчезновении священник не принимал никакого участия. Что это вообще какой-то бред сивой кобылы. Да и зачем священнослужителю такие причуды? Зачем тайком водить в церковь? Не проще ли было прийти и сказать, что ему от нас надо? Сплошные зачем, зачем, зачем? Вот я ему их и задам.
— Зачем? — спросила я батюшку.
— Что зачем, — не понял он.
— Зачем Вам, высоко порядочному человеку понадобилось ввязываться в такие сомнительные авантюры? Вы ведь прекрасно понимали что делали?
— Да что ты, Мария. Ничего предосудительного, плохого и в мыслях не было, — только начал говорить батюшка, как в этот момент из боковой комнаты вышли старая румынская женщина и мальчик.
Это была совсем старенькая бабушка, но приятного вида. Маленькая, сухонькая. Опрятная. В темных, не по возрасту, густых волосах почти не было седины. Стянуты они были пучком на затылке. А на подвижном лице, словно угли, горели черные глаза. Передвигалась она очень плохо, поэтому опиралась на паренька.
— О! — Воскликнула Дашка. — Наш цыганенок.
— Ага. И наша старушка, — поддержала её Люся.
Старушка медленно приблизилась к нам, и, глядя прямо мне в лицо, прошептала что-то на своем диалекте. Я не поняла её слов, но почувствовала, что то, что она произнесла, касается меня лично. Что всё то таинственное напряжение, которое в последние дни витало вокруг меня, найдет в эту минуту свой выход. Что сейчас, как в театре, я приподниму завесу, и начнется последний акт нашего странного, мягко выражаясь, спектакля. Так сказать, его кульминация.