— Что я по себе знаю, вам того вовек не узнать, Егор Семенович. Только я не половина, я…
— Это вы из гордости так говорите, — прервал ее Грачев. — Гордость, конечно, нужна, от нее человеку сила. Но одной гордостью все не прикроешь. Я вижу, Клавдия Петровна. Не слепой. Вижу — тяжело вам. Беда, как тяжело одной. Замуж вам надо, Клавдия Петровна, вот что я вам скажу.
— Замуж? Спасибо за добрый совет. Но где же они, мои женихи? Что-то не вижу я их.
— Господи, вот сказала! Да вокруг вас столько мужчин.
— Женатых.
— Почему же? Не все женатые, есть и холостые. Взять, к примеру, Глебова.
— Разведенный Глебов, — сказала Клавдия Петровна.
— Разведенный, значит, неженатый.
— Спасибочки вам, Егор Семенович, за такого жениха, — Клавдия Петровна даже поклонилась Грачеву низко, в пояс, и расхохоталась. Впервые за это утро от всей души расхохоталась.
Грачев тоже рассмеялся.
— Ладно, ладно. Выходит, рассмешил все-таки.
— Вот что я вам скажу, Егор Семенович, — уже серьезно сказала Клавдия Петровна. — У меня на шее четыре едока, только они кровные мои, родные. Но чтоб пятого добровольно на шею посадить… Извиняйте. Не такая я дура. И ради чего, спрашиваю вас? Ради какого удовольствия? А он еще не просто едок, ваш Глебов, он еще и питок. И какой питок. Он все мое пиво в один присест выхлебает. Быстренько расторгуешься с таким муженьком.
— Что верно, то верно, — согласился Грачев. — Глебов насчет выпивки неаккуратный. Какой он вам жених! Про него я, сами понимаете, в шутку. Подвернулся на язык Глебов, я и ляпнул. А вот если серьезно говорить, Клавдия Петровна, тогда другой вопрос. Давно я хотел вам сказать, да не решался. Дело это такое, тонкое, значит. — Он замялся, но ненадолго. Одним глотком осушил кружку до дна, для храбрости, что ли, и спросил: — Вы моего шурина помните, Клавдия Петровна?
— Шурина?
— Ну да, шурина, брата моей старухи, значит, Антона Георгиевича. Он прошлую осень гостевал у нас.
— Что-то не припомню.
— Как же это! Должны помнить. Мы же пиво у вас пили. Да и нельзя Антона не приметить. Видный он собой. Немолодой, правда, пятый десяток разменивает, только еще в полной сохранности. Можно сказать, в самом цвету. В общем, со всех сторон положительный мужчина наш Антон. И руки у него мастеровитые — механик по весам и гирям.
— А, помню, — сказала Клавдия Петровна. — Он все к весам моим придирался.
— Так это он для смеха.
— Еще бы. Набрался градусов, а они щекотные.
— Ошибаетесь, Клавдия Петровна, Антон у нас непьющий. Водку презирает, пиво пьет, и то морщится. Он у нас шахматами больше увлекается. Любитель — не оторвешь.
— Вот как! Рада за его жену, повезло женщине.
— В том-то и загвоздка, Клавдия Петровна, вдовый у нас Антон, одинокий. Жена у него третий год как померла, а дочка…
— Зачем вы мне это рассказываете, не понимаю.
— Не понимаете, значит? Как же так, Клавдия Петровна? Вы же умная. Да и что тут понимать? Я же почти напрямик все сказал.
— Ах вот что оно! Сватаете?
— Вроде бы. Очень уж заинтересован вами Антон Георгиевич. В каждом письме запрашивает.
Клавдия Петровна покраснела.
— Ну так вот что, Егор Семенович, давайте лучше об этом не будем.
— Так и не будем?
— Не будем. Обижаете вы меня.
— Как хотите, Клавдия Петровна. Мне-то что. Мне лично какой расчет? Я же ради вас. Добра вам хочу. — Грачеву было неловко. Правда, он не покраснел, мужчина все же, но глаза отвел. Скверно. Черт его знает, как глупо обернулся безобидный этот разговор. Безобидный, а женщина взяла вдруг и обиделась.
Грачев как-то уж слишком поспешно полез в карман и выложил на стойку деньги за пиво.
— Ну, бывайте здоровы, Клавдия Петровна. И не серчайте, — сказал он, надевая «капитанку».
— Деньги свои заберите, Егор Семенович.
— Это почему же?
— Сегодня я основникам премии выдаю.
— Ну, ну, я таких шуток не люблю, — строго сказал Грачев.
Клавдия Петровна растерянно смотрела на то, как Грачев отвязывает вожжи, как взбирается он на козлы своей повозки. Она пыталась казаться спокойной, но где там! Подрастерялась женщина, взволновалась. Глупо? Наверно, глупо, да только… Вот отрезала: «Давайте не будем». А если по-честному? Какой это женщине безразлично, если кто-то о ней думает, даже если вдалеке. Какой это женщине не приятно, если ее желают, вот так, без всякого хамства желают — в жены? Приятно, конечно, самой себе врать не станешь. Вот и раскисла ты, Клавдия Петровна, вот и рассиропилась. И сердце сладко заныло, и в голове туман. Будто чего-то крепкого хватила — пьяный туман. И в этом тумане разбежались мысли, заблудились — не соберешь. Нет, соберу! Не хочу никаких туманов, даже соблазнительно сладких, не хочу.