Женщина несколько раз сильно тряхнула головой — вот так, вот так, может, станет все теперь на место в загудевшей, как на ветру, башке. И верно: стала возвращаться к женщине обычная, свойственная ей трезвость. Насмешливая, знающая всему подлинную цену спасительная трезвость. Она не казнила, эта трезвость, не терзала, она лишь снисходительно посмеялась над женской слабостью. Эх, дуреха ты, Клавонька, дуреха. Что ж ты растерялась, расфыркалась? В торговлишке теряться нельзя. Расхваливают перед тобой чужой товар, а ты свой еще шибче расхвали. И такой он, и сякой, клад драгоценный, а не товар. Только какая же это торговля? Это мена. Товар на товар. Ты половина, он половина, ты вдова, он вдовец. Вот и получается баш на баш. Как у того цыгана. «Ты мне охапочку сена, я тебе — пилу». Смехота, ей-богу. Дикость и смехота. Комедия в трех действиях с разводом в конце. Первое действие — сватовство, второе — свадьба. «Горько, горько», а оно и в самом деле горько, потому что нельзя же без настоящей любви. А я-то знаю, какая она, настоящая. Знала. Четыре живых памятки оставила мне та настоящая любовь. Не забудешь. Ну, а встретится еще такая, значит, повезло тебе, Клавдия Петровна, немыслимо, на редкость повезло. Иным и по одному разу не выпадало такое счастье. А не встретится, что ж — не доля. Тяни тогда в одиночку до самой смерти свою лямку и помалкивай. Вот так, и не иначе. И нечего тебе! Нечего! Не девчонка, чтоб обманкой тешиться. А Егор Семенович зря в это дело полез. Как будто неглупый, а полез. Какой из него сват. Ему же самому стыдно стало. Понятно, он ведь не со зла. Какое у него зло на меня? Наоборот, похоже, что он и в самом деле добра мне хочет. Похоже, что в самом деле жалеет, заботится. А впрочем, неясный он какой-то. Поглядишь на него, послушаешь — хороший, душевный человек. А вот задумаешься, и что-то тут не так: если он такой душевный, так зачем же он этой охотой занимается? Я, говорит, «ловец». Ловец! Странно. И ведь в самом деле странно как-то: душевный человек, а живодер. Пошел бы лучше в рыбколхоз и ловил бы себе рыбку, если ему так хочется кого-то ловить.
Но, может, я просто не понимаю его. А ведь так и есть: хоть убей меня, все равно не пойму, какой он в самом деле человек, Егор Семенович Грачев.
А Грачев сейчас думал то же самое — что не понимает он Клавдию Петровну. Да за таким мужем, как Антон, любая женщина счастлива будет. Как у Христа за пазухой. А эта отказала. Так что же ей надо, скажите пожалуйста? Может, ей молоденького хочется? Так нет. Она вроде не балованная. А может, другой у нее кто есть? Тоже не похоже. Видать, что из чистого принципа на дыбки встала женщина. А что же еще…
Грачев был недоволен Клавдией Петровной. Он был обижен и за себя, а еще больше за Антона, которого искренне считал замечательным человеком и глубоко уважал за многочисленные его достоинства. Но вместе с тем росло в нем уважение и к самой обидчице. Ошибся, выходит, в ней. Какая же она половинка человека, она вся цельная, из единого куска. Не сломанная. С характером. А это Егор Семенович превыше всего ценит в людях. Только тот и человек, кто себя по частям, по мелочам не разменивает. А Клавдия Петровна как раз такая. Самостоятельный человек Клавдия Петровна. По всем статьям самостоятельная.
И еще Егор Семенович был сейчас недоволен самим собой. Отчитали его, как мальчика, а он этого ох как не любит. Поделом, конечно, не лезь в чужую душу. Оно-то так, понятно, но обидно. Обидно, что ума не хватило воздержаться от стыдного этого разговора.
— Ну что ж, поговорили, и хватит, — тихо сказал он Чемберлену и слегка потянул вожжи. Чемберлен одобрительно мотнул головой и потащил повозку вдоль Синопской. Принц тявкнул, напоминая о себе, и засеменил рядом с лошадью. И тут на него, во второй раз за это утро, обратила внимание Клавдия Петровна.
Женщина вдруг сразу как-то всполошилась и закричала на всю улицу:
— Маленький, иди сюда, маленький!
Большие — Чемберлен и Грачев — не обернулись, потому что это их не касалось. А маленький…