Топорков не сразу понял, почему я так горячо и многословно отговариваю его от поездки на машине, а когда понял, неуверенно возразил:
— Они, по-моему, чистые.
— Чистые они только на сковородке и в котле. Нет уж, с ними не поеду. У нас тут правильно говорят: лучше хорошо идти, чем плохо ехать.
Топорков улыбнулся.
— Интересно, — сказал он, и я увидел, что ему действительно интересно. — А я, понимаешь, думал, что ехать всегда лучше.
— Не всегда. Ну как, потопали, Топорков?
— Потопали.
— Тогда одну минуточку. — Я достал из-под полушубка планшет, чтобы на карте своей уточнить с местными товарищами маршрут, все ж таки я тут у них впервые. Заблудиться, понятно, не заблужусь, но предстояла нам прогулка не по дачной местности, — здесь фронт, здесь поблизости передовая, а это ее ближайшие тылы. И, кроме того, я уже привык сверяться с картой. А приучили меня к ней не столько в части, когда я командовал взводом, — понятно, и тогда я пользовался картой, а как же без нее, — сколько уже в редакции. В редакции у нас был настоящий культ карты, и создал его начальник боевого отдела капитан Добряков. Придет в отдел литсотрудник перед выездом в часть, и капитан, прежде чем дать ему задание, требует: «Карту!» Без карты Добряков с нашим братом о делах разговаривать не станет, потому что он кадровый военный, капитан Добряков, академик он, и мы все еще видимся ему этакими дилетантами, которых он обязан, и по долгу службы и по совести обязан, превратить в настоящих военных. И это, надо сказать, капитану (не без помощи самой войны, понятно) неплохо удается — спасибо ему, подтянул он нас основательно, и, в частности, как видите, пристрастил меня к карте так, что я без нее уже ни шагу.
…Как и следовало ожидать, местные товарищи (а в кратком совещании у карты приняли участие два кашевара, водитель грузовика и тот, который принимал у него кабанчиков, — свинопас или свинобой, уж не знаю, как его назвать), даже не глянув на мою карту, все мигом прояснили и сказали нам:
— Идти вам, товарищи командиры, все степью и степью и все прямо и прямо, чтоб заход за спиной, а солнце перед глазами. Солнце себе чуть в сторону свернет, а вы никуда не сворачивайте — идите. Сначала вам встретится один проселок, а немного погодя и второй. Только вы на эти проселки не надейтесь: по ним давно машины не ходят — запрещено. Зато как до грейдера дойдете — там движение.
Тут я совещание у карты прекратил — что там у грейдера, на грейдере и за грейдером, я и сам знаю. И поездил я там, и на брюхе поползал — по обстановке — вполне достаточно, чтобы познакомиться. А вот проселки мне эти не знакомы. Слышать о них слышал, а видеть не видел. То есть в натуре не видел, а на карте мне их вчера показал капитан Добряков. Тупым концом карандаша капитан обвел оба проселка (никаких пометок на наших картах. Никаких. Мы корреспонденты-бродяги, шляемся в одиночку где попало, и мало ли что…) и предупредил:
— Если попадете в эти места — в подразделения не заходите. Это не наши войска — они соседней армии. Ну ладно, ладно, не обижайтесь. Медведев, я же вас уже изучил, вы до материала все жадны, у первого встречного готовы взять интервью. Вот я и советую: здесь, пожалуйста, не соблазняйтесь. А то соблазнитесь, проскочит такой материал в газету и… позор. Засмеют нас. Скажут — с чужого стола крохи подбирают. Вам все ясно, Медведев?
Мне не все было ясно. Не ясно мне было, например, почему капитан Добряков, человек как будто неплохой, с таким недоверием относится к нам — литсотрудникам. Спросить его? Нет, лучше не нужно, спросишь и что-нибудь совсем уже обидное услышишь. Редактор наш, старший батальонный комиссар Новиков, умница, каких мало, сказал на днях Добрякову (кстати, редактор наш, как и Добряков, кадровый военный, в Красной Армии товарищ Новиков с 1918 года) не то в шутку, не то всерьез: «Вот все жду я, капитан, что вы меня щелкопером назовете». А капитан все в чистую шутку превратил, рассмеялся, развел руками: «Ну что вы, товарищ старший батальонный комиссар! Как я вам посмею такое сказать!» Вслух, конечно, не скажет, не посмеет, а про себя — кто ему запретит.
Не ясно мне и то, почему войска соседней армии вклинились так, — Добряков, правда, не клин изобразил, а что-то вроде длинного женского чулка, — в расположение нашей армии. Только ли потому, что береговая линия в этих местах так причудливо извивается (это, конечно, только на карте видно, а в натуре с земли как увидишь) и море образует множество заливов и похожих на потайные карманы бухточек? То ли это стратегией продиктовано? Ну, а если стратегией, то мне это тем более интересно, я ведь пытаюсь понять войну. Но опять-таки, как спросишь об этом Добрякова, если заранее известен его ответ. «Не наше с вами это дело, товарищ лейтенант, не нашего разумения, — обязательно скажет Добряков. — Такие вопросы — компетенция генералов и маршалов».