Просто-напросто бегущих.
За первых бегущих.
За бегущих впереди всех бегущих.
Командующий армией генерал-лейтенант приказал командиру батальона старшему лейтенанту Угарову восстановить положение на этом участке фронта. И комбат Угаров выполнил его приказ: он остановил наши отходящие — вот именно отходящие, а никак не бегущие — подразделения, а затем вместе с ними остановил и повернул вспять противника.
Когда стемнело, угаровскому батальону было приказано сняться с передовой и вернуться на прежний бивак. Я решил, что дойду вместе с угаровцами до какой-нибудь дороги, а там, даст бог, случится попутная машина, и я, наконец, попаду в свою редакцию, где меня, конечно, уже ругают последними словами: загулял, мол, стервец, никто же там не знает, где я в самом деле запропастился. Но в ту ночь я к себе в редакцию так и не попал, меня разыскал Мощенко, связной комбата, и сказал, что старший лейтенант желает со мной поговорить.
Он желает. И все. Хочешь не хочешь… А мне очень не хотелось говорить с Угаровым, да и о чем мне с ним говорить, — дело сделано, все что положено мне было, я исполнил и теперь вроде не обязан уже ему подчиняться, у меня и своего начальства достаточно. Только не стану же я говорить это связному, причем тут связной, и я лишь спросил:
— Сейчас?
— Да нет, сейчас комбат с вами говорить не сможет, его в штаб армии вызвали. Но мне он сказал: «Бери лейтенанта и веди к нам. И пусть дожидается».
— А я до вас и не дойду, у меня нога болит, — сказал я. И это было правдой — еще утром я подвернул правую ногу, в горячке боя не обратил на это внимания, а сейчас нога болела так, что хоть криком кричи.
— Это ничего, это мы организуем, — сказал Мощенко. — У нас тут в балочке бричка стоит. А до брички я вас на закорках доставлю, хотите?
— Сам дойду! — отмахнулся я, а про себя подумал: «Этого еще недоставало: он меня на закорках потащит. Ну и ну! Он, конечно, моложе меня, Сергей Мощенко, на вид ему совсем мало — больше шестнадцати не дашь, но, приглядевшись к нему за день, я теперь ничуть не сомневался — понадобится, и этот худенький, хрупкий подросток не то что меня, а двух таких, как я, на себе потащит. Это, можно сказать, двужильный человек. И очень смелый».
Бричка была пароконная, но Мощенко, сказав повозочному, куда меня везти, тут же отпряг одного коня и, даже не расхомутав его, а лишь подвязав постромки, чтобы не волочились, ускакал на нем. Судя по тому, как связной торопился, комбат дал ему немало серьезных поручений. Но когда я вошел в землянку комбата, Мощенко уже был там.
— Ужинать сейчас будете или комбата подождете? — спросил меня Мощенко. — Если хотите, я мигом смотаюсь на кухню.
Целый день я ничего не ел и даже не думал об этом, но, услышав об ужине, вдруг почувствовал, что просто умираю с голода. Только поужинать можно и дома — разбужу повара и наемся до отвала, а здесь… Скорей бы вернулся комбат. И скорей бы уйти отсюда… Ну, положим, ничего плохого он уже мне не сделает, этот Угаров, и все же ума не приложу, чего ему еще надобно от меня. Ну чего, чего он ко мне прицепился?!
— Так что? Принести ужин? — снова спросил Мощенко, не понимая, видимо, почему я медлю с ответом на такой несложный вопрос.
— Спасибо, Мощенко, я совсем не голодный. И я… Я подожду комбата.
— Воля ваша, товарищ лейтенант — ждать так ждать. Но я вам все-таки советую подкрепиться пока сгущенкой. У нас с комбатом она всегда про запас имеется. И комбат ее любит. И я.
И я тоже любил тогда сгущенное молоко. Сгущенку с хлебом. И у меня не хватило сил отказаться от такого угощения.
Хлеб был сырой и кислый, а вода, как и повсюду здесь в степи, горько-соленой, но сгущенка все подсластила. Замечательная то была сгущенка.