Я смотрел на эту женщину и видел сейчас только ее, а она… но я и представить себе не мог, что она видела там, куда унесла ее музыка — мне, рожденному глухарем, во веки веков не достигнуть ни тех далей, ни тех высот. Ох, как трудно, наверное, опускаться с тех высот на землю этой, по всему облику своему нездешней, женщине. «А ведь приходится, что поделаешь, приходится», — жалея женщину, подумал я. И только подумал, как оказалось, что она уже на земле. Брошенный камень падает медленнее, чем это произошло. Произошло? А что могло с ней произойти? Женщина — а это уж, головой ручаюсь, совершенно точно — даже не отрывалась от земли. Только понял я это чуть попозже. А сначала было вот что:
— Глядите, жених приехал! Ну, слава богу, — вдруг сказала мне магнитофонщица, и я, повинуясь этому «глядите», повернулся к двери.
В сильно освещенной электричеством узкой прихожей, примериваясь, куда бы это поставить чемодан с неоторванным еще ярлыком аэрофлота, стоял загорелый плечистый парень в выходной форме студенческих строительных отрядов.
— А может, это не жених? — почему-то спросил я, а должен был, вероятно, спросить «какой жених? Чей жених?», но это я уже сам знал, хотя обычно такого рода сообразительностью не отличаюсь: в кино, например, я иной раз до самого финала не могу без подсказки разобраться, кто чей папа, кто чей жених и кто чья невеста.
Магнитофонщица даже не возразила мне — все ее внимание уже было сосредоточено на молодом человеке, а он небрежно сунул чемодан под вешалку, быстро, по давней привычке, должно быть, повернулся к зеркалу, чтобы пригладить взъерошенные волосы, но увидев, что оно завешено, нахмурился и, чуть пригнув лобастую голову, решительно прошел мимо нас в большую комнату, откуда тотчас же послышались всхлипывания и причитания женщин. Причитали в два голоса, впрочем, голос молодой я услышал всего дважды — сначала с болью и словно не веря «Витя?», а затем чуть ли не с укоризной: «Ну, зачем ты так, мама!».
— Молодец, Витя! Побольше бы таких, — сказала магнитофонщица. — Я тут третий день гадаю: приедет или не приедет. Как-никак Сибирь край не близкий.
— И уже решили, что не приедет?
— А это уже без значения, что я решила. Факт, что примчался.
Мне показалось, что магнитофонщица рассердилась на меня и, не желая, чтобы она умолкла — мне нравился доверительный тон ее и какой-то особенно свойский полушепот, — я быстро и несколько витиевато, правда (я когда спешу или волнуюсь, всегда говорю, как письмоводитель начала века), сказал:
— Да факт, разумеется, и притом весьма положительный.
— Положительный, — согласилась магнитофонщица. — Вот я и говорю: слава богу, что приехал жених. И тем более такой. Вы заметили, какие у него плечи и лоб?
— Как у бычка у него лоб.
— Не понравился?
— Нет, отчего же, такие мальчики мне по душе.
— И мне. Сразу видно, что не свистун, а надежный, опористый человек.
Проговорив это, магнитофонщица нагнулась и пошарила левой рукой в стоящей под стулом дорожной сумке. Не знаю, что она искала, но мне подумалось, что сигареты, и я поспешно протянул ей свои. Женщина выпрямилась — до чего же у нее гибкий стан, ей бы в балет или в гимнастки — и отстранила мою руку.
— Разве вы не курите?
— Вообще-то да. А на работе мы не курим. Вы только поглядите — человек у дверей стал, там, где полагается сыну или зятю стоять. Ну, молодец, Витенька, умница! Я же сказала, что он опористый. А тут только такой и нужен. В этом доме, как я понимаю, женщины совсем не самостоятельные. Видно, баловал их подполковник.
— Насчет жены не знаю, — сказал я, — а дочку — это верно — баловал.
— А по-моему, что вдова, что сирота — обе ничуть не закаленные.
— Закалка дело наживное, — сказал я.
— Наживное, — подтвердила магнитофонщица. — Спустят с тебя три шкуры, не меньше, вот и наживешь. А этим, как видите, повезло: из-под одного крылышка сразу же под другое.
— Вот и хорошо, — сказал я.