Вконец измучившись, он решил пойти в библиотеку и взять чего-нибудь почитать на ночь. Когда он проходил через гостиную, от камина все еще веяло теплом, и в глубине дотлевали последние угли. В библиотеке при свете свечи Луи разглядел корешок той книги, которую вертела в руках Амелия, и вытащил том из шкафа. Раз она сказала, что автор хороший писатель, стоило познакомиться.
Возвращаясь через гостиную, Луи задержался у камина, чтобы погреть озябшие руки, и тут его внимание привлекли обгоревшие клочки бумаги между угольев. Вспомнив, что после ужина Амелия и Ева надолго остались в гостиной одни, он вытащил все, что пощадил огонь, и унес добычу к себе.
Судя по всему, в камине жгли бумаги нескольких видов, и на долю Луи достались кусок документа с печатью и некий список имен. Список почти целиком погиб, и все же Луи нахмурился, увидев на крошечном обрывке слово «лорд» и на другом обрывке пояснение «англичанин». Кроме них, можно было прочесть имя Никола и две «де», относящиеся к каким-то дворянским фамилиям.
«И все-таки что-то с ней не так», – подумал Луи, как следует разглядев свою находку.
Документ, который Амелия позаботилась сжечь в камине, был не чем иным, как паспортом на ее имя. Все вместе – какой-то список лордов и дворян (наверняка роялистов), а в особенности сожженный паспорт – отдавало нехорошей тайной, секретной миссией, да попросту шпионажем, который в XVIII веке не вызывал у приличных людей ничего, кроме брезгливого отвращения.
«Вот те на!» – грустно сказал себе Луи. Он вспомнил зеленые глаза Амелии и вздохнул.
И тут до его слуха донеслись какие-то странные звуки, не то всхлипы, не то стоны, так что он даже поднялся с места и на цыпочках, не взяв с собой свечу, выскользнул из комнаты.
Чем ближе он подходил к тому месту, откуда шел звук, тем более убеждался, что это кто-то плачет навзрыд, и даже не плачет – захлебывается слезами так, словно разрывается сердце.
Дверь была приотворена, и Луи бросил взгляд внутрь. Теперь он точно знал, кто именно так плакал, но это ничего не объясняло. Не смея войти (он был уверен, что его бы все равно прогнали прочь), он вернулся к себе и остаток ночи ворочался, пытаясь уснуть.
На душе было тревожно.
Глава 8
На следующий день путешественники попрощались с хозяином, который объяснил, как добраться до Реймса. Амелия повторила свое предложение отвезти графа куда он пожелает, но старик, как и вчера, ответил отказом.
Дорога, ведущая в Реймс, опять оказалась заполнена экипажами. Люди покидали насиженные места из страха перед пруссаками. Кое-где попадались группы солдат, дезертировавших из французской армии, но никто даже не пытался их задержать.
– Что будем делать? – спросил Луи у Амелии, когда им пришлось остановиться из-за повозки, которая опрокинулась где-то впереди и перегородила путь.
– Попытаемся объехать, – ответила молодая женщина, – а там видно будет.
И они опять стали пробираться окольными путями, но дорога становилась все уже. Карета перевалила через шаткий мостик и въехала в лес. Наконец Луи остановил лошадей.
– Предлагаю вернуться, – сказал он. – Так мы только время потеряем.
Амелия вышла из кареты и огляделась. Над головой чирикали птицы, белка, завидев людей, молнией взвилась вверх по стволу. Столбы солнечного света расходились до самой земли, в них плясали золотые пылинки и таинственно мерцали нити паутины. День явно обещал быть куда более пригожим, чем вчерашний, и только несколько туч на небе напоминали о том, что гроза может вернуться.
– Сначала поедим, – распорядилась Амелия. – А там будет видно.
Луи не стал спорить. Ева, кряхтя, выбралась из экипажа. От тряской дороги у нее болело все тело, но ведь госпожа не жаловалась, значит, она тоже не имела права жаловаться.
– Я пойду посмотрю, что да как, – объявил Луи и исчез.
Он вернулся через несколько минут и доложил, что неподалеку есть ручей и что неплохо бы напоить коней. Амелия не стала возражать, и Луи распряг лошадей и повел их к ручью. Свою тоже забрал с собой.
– А он хорошо управляется, – заметила Ева. – Не хуже покойного Якоба.
Она достала еду, расстелила на траве скатерть и принялась резать колбасу и пирог. Вскоре Ева объявила, что все готово и можно есть.
– Надо позвать Луи, – сказала Амелия. – Я схожу за ним.
Ручей плескался по камням, глубиной он был по колено, не больше. Лошади, наклонив свои красивые шеи, пили воду, и только светлая, подняв голову, вопросительно смотрела на Луи, который о чем-то говорил, начищая ей бок скребницей.
– Ничего я в женщинах не понимаю, – жаловался он. – Только вот эти глаза… эх! – Он вздохнул. – Как ты думаешь, они нарочно так смотрят, чтобы мы окончательно голову потеряли, или это нам только кажется? Иная посмотрит – и от нее только подальше убежать охота. И вроде красивая, и все при ней, а все равно – душа не лежит. А вот она… Как только она появилась, я даже перестал жалеть, что попался. Если бы только я мог понять, что все это значит…
– С кем это вы разговариваете, Луи? – прозвенел голос позади него.
Луи вздрогнул и уронил скребницу. Поднимая ее, он сконфузился и покраснел. Амелия, стоя в нескольких шагах, спокойно смотрела на него.
– Я… в общем-то…
– Вы, похоже, любите лошадей, – заметила она с подобием улыбки.
– Я? Ну, да… я еще в детстве был в Версале мальчиком при конюшне… – Он запнулся. – Привык к ним. И отец, он тоже был конюх… Ну и, словом…
Все это было совершенно лишнее, и ничего ему не давала его несвоевременная откровенность. Он сознавал, что, наверное, окончательно уронил себя в глазах молодой женщины, чей отец переписывался с самыми знаменитыми философами, и злился на себя – оттого, что в ее присутствии стыдился своего происхождения, оттого, что понимал, что не имеет никакого права его стыдиться, и оттого еще, что отчаянно перед ней робел. Обычно слова так и сыпались у него с языка, но в присутствии Амелии он терялся, сам не зная отчего.
– А ваша мать? – спросила она. – Кто она?
Луи дернул плечом.
– Я ничего о ней не помню. Она умерла, когда мне было года два. Меня воспитывала тетка.
– Она заменила вам мать?
– Какое там, – фыркнул Луи, – через день тумаки и попреки, что я сижу у нее на шее… я уж не чаял, куда сбежать от этакой заботы. А у отца была своя жизнь.
Он поглядел на Амелию, увидел на ее лице знакомое ему далекое выражение – и рассердился на себя еще больше.
– Откуда у вас этот шрам? – внезапно спросила она.
Луи насупился.
– Получил, – нехотя буркнул он. – На дуэли.
– Вот как? И из-за чего же вы с ним дрались?
– Из-за того, что он был сволочь. Вот так.
– И вы его убили?
– Нет, – с сожалением отозвался он, – не успел. Только покалечил… так, слегка. Но он это заслужил.
– Значит, не зря Ева вас боится, – заметила Амелия. – Она говорит, что вы опасный человек.
– Это я ее боюсь! – возмутился Луи.
Если бы его приятель Франсуа услышал эту шутку, он бы покатился со смеху; но на Амелию эта фраза не произвела ровным счетом никакого впечатления. И опять он видел перед собой это отрешенное красивое лицо – настолько отрешенное, что иногда его так и подмывало схватить ее и хорошенько встряхнуть, чтобы она взглянула на него по-другому, хоть с гневом, хоть с раздражением, но иначе.
«Я осел», – подумал он обреченно. Какого черта, в самом деле, он распустил язык? К чему ей знать о его тетке, об отце, о его жизни вообще? Все равно она никогда его не поймет, как и он ее. Да и не захочет понять.
– Ева приготовила еду, – сказала Амелия. – Она нас ждет.
Они поели, а потом двинулись дальше. Пару раз сбились с дороги, но к вечеру все же добрались до Реймса, где с большим трудом отыскали место в гостинице. Город был полон самых фантастических слухов – что Дюмурье уже удрал к врагам, подобно тому, как до него это сделал Лафайет, что в Париже вскоре вернут короля, а сторонникам свободы по старинке отрубят головы, не прибегая к гильотине. Но Амелию интересовало лишь, где найти стекольщика. Утром, едва заменив в карете треснувшее стекло, они снова тронулись в путь.