Парню очень ветрено на воде.
Парень подчаливает к бону гребного клуба. Вылез на плот, попрыгал: ноги зашлись.
Боцман спускается к нему. Старый, чуть хромой человек, тельняшка под пиджаком.
— И охота в такую непогодину, — говорит боцман, — на воде болтаться? Лучше бы головой поработал или еще где... Эй, на фо́фане! — кричит старик ребятишкам в лодке. — А ну-ка вертайтесь обратно!
Ребятишки кинули весла, но ответили не вдруг:
— А вам нас всё равно не достать! Сколько хотим — столько катаемся.
Старика будто успокоил такой ответ. Он уже больше не глядит на ребятишек.
— Ты, Паша, керосином лодку протри, — говорит он гребцу-одиночнику.
Паша выдернул из воды одиночку, несет ее на плече к эллингу, ставит на ко́злы.
— Широков-то как опозорился, на всю Европу. — Боцман сокрушенно и презрительно качает головой. — На Европу-то, правда, мне начхать. Вот только на репутации нашего клуба может плохо отразиться. Он ведь вон такой был, как те барсучьи дети на фо́фане, когда к нам в «Метеор» пришел. Я помню, как он гресть начинал учиться. Он бы в лодке и ночевать оставался, до того в нем жадность большая к академической гребле. А теперь вот ведь что вышло...
— Ничего, Василий Ильич, — как-нибудь уж поддержим репутацию. И без Широкова проживем…
Гоночная четверка подходит к бону. На руле — девушка маленького роста. Ее рост заметен, потому что она стоит на заднем сиденье, туго натянула постромки руля. На ней мужской плащ по щиколотку, у рта, на резиновой тесьме, дюралевый рупор.
— Третий номер, табань! — командует рулевой. — Второй, два гребка вперед!
Третий номер, Володя Рубин, мрачноватого вида парень с челкой, табанит. Второй, Севочка Лакшин, кудрявый юноша, гребет дальше. На первом номере сидит Олег Холодов, веснушчатый малый. Загребным — Герман Пушкарь, основательный человек с угловатыми надбровьями, с литыми скулами и блестящими зубами.
Лодка точно скользит бортом вдоль плота. Первым соскакивает рулевой. Командует:
— Ба́ковые, выходи! Загребные!..
Парни подхватывают лодку, она взлетает над их плечами, лоснится ее гладкое днище.
Паша Францев охаживает свою одиночку. Ветошь макает в баночку с керосином.
Гребцы уносят четверку в эллинг, девушка в плаще не по росту подходит к Паше:
— Ты сегодня что, вокруг Петроградской ходил?
— Да нет, вокруг стадиона Кирова.
— Ой, и мы тоже вокруг стадиона. Почему же мы тебя не видели?
— Я шел на второй космической скорости. Где уж вам за мной.
— Паша, ты придешь? У меня день рождения двадцать третьего, мы у нас в общежитии будем справлять.
— С меня мало проку на именинах. Я ведь — бригада коммунистического труда. Мы все от водки зареклись во главе с бригадиром товарищем Пушкарем. У нас всё коллективное. В том числе и любовь. Вся бригада в одной лодке. Вся лодка влюблена в своего рулевого. — Паша говорит медлительно, с улыбочкой, а сам всё водит тряпкой по глянцевым бокам своей лодки.
Девушка держит в руках руль, смотрит на Пашу и просит его:
— Ты приходи, а то мы с ребятами всё вместе да вместе на воде, а ты на своей одиночке, тебя и не увидишь никогда...
Вышла из эллинга команда-четверка — крепкие парни в тренировочных костюмах. Они возбуждены, веселы после тренировки, после холодных брызг и пота. Хорошо прошлись, дружно, в четыре весла прогнали лодку вдоль кромки земли и воды, вдоль границы Ленинграда и моря.
Первый номер, самый легкий в команде, веснушчатый Олег Холодов прыгает на бону. Второй — Севочка Лакшин повлек рулевого танцевать фокстрот. Третий — Володя Рубин выпячивает губы, дает им мотив: «Ма-ри-на, Ма-ри-на, Ма-ри-на, тар-рам, тар-да-рам, та-ра-ра...» Загребной — Герман Пушкарь движется неторопливо, озабочен всем, что видит на бону, и чуть-чуть улыбается.
Боцман опять хромает к воде. Кричит:
— Эй! На фо́фане! А ну-ка давай причаливай к бону!
В лодке двое мальчишек. Они не боятся боцмана.
— Мы еще поката-аемся!
— Сейчас я их на абордаж возьму. — Это Паша Францев, одиночник. Он скидывает тренировочную фуфайку и брюки, прыгает одним махом на плот и — в воду. Плывет кролем. Вот он уже забрался на фо́фан. Взял весла. Мальчишки присмирели.
Гонит лодку к плоту.
— Паша, на́ плащ. Он внутри всё же теплый, согрелся. — Это рулевой, Оля Тихонцева, сняла долгополый плащ, протянула его Францеву.
— Это же Олега плащ. Его вон самого цыганский пот пробирает. — Севочка Лакшин вмешался.
Герман Пушкарь недоволен Пашиным поступком:
— Это уж лишнее, Павел. Конец месяца. Вот так вот придется вкалывать, а если вдруг простудишься?