— Проехали... — печально сознается Олег Холодов.
— Жил-был у бабушки серенький козлик... — Володя Рубин стукнул костью о стол, — и вся голова в кудряшках... — Он смотрит на Севочку Лакшина.
— Едем, — охотно соглашается Лакшин.
Пушкарь припечатывает последнюю кость, рушит всё трехколенчатое сооружение на столе...
— Придется неделю повкалывать сверхурочно, — сообщает он, как бы к слову пришлось. — С коленчатым валом зашиваются. А? Ну что, еще разок сгоняем? — Пушкарь перемешивает кости круглыми движениями руки. — Ну чего притихли? Митинговать будем — давайте митинговать. В домино играть будем — давайте в домино играть.
— Мне это, Пушкафь, не подходит. Что ж я буду на свидания ходить переутомленный на производстве? — Володя Рубин говорит несколько зловеще, не понять, в шутку или грозится.
— Ты можешь свидание и на другую декаду перенести, а я только год как женился. А Терентьичу если не на нас, на кого понадеяться? — Пушкарь морщится, заметно, что не хочет он спорить с Володей.
— Вот пожалуйста, — встревает Севочка Лакшин, — называется бригада коммунистического труда, а каждый думает о чем? Не о коленчатом вале, а о своей любимой женщине. Я, допустим, могу обойтись и без этого. А вот как мы экзамены сдадим, братцы-кролики?
— Отсрочку попросим, — неуверенно обещает Пушкарь.
— У Оли, у нашего рулевого, двадцать третьего день рождения, она же нас всех пригласила, всю команду... — Это Олег Холодов.
— Ну вот что, давайте кончать детский сад, — Паша подал голос, — Терентьич привык на нас отыгрываться. В начале месяца по полсмены сачковали, заготовок не было, а теперь что же получается? Экзамены все накроются. Тренировку сорвем. А через две недели «Весенний приз». Из месяца в месяц одно и то же. Это называется подчинять свои интересы интересам коллектива. С меня хватит такого коллективизма. «Бригада, бригаде, бригаду...» Я сыт этим склонением вот так вот. Что я, не человек? Не буду я ни минуты вкалывать сверхурочно.
— Это как все решат. — Пушкарь подымает голос. — Что ты такое за индивидуум?
— А вот так. Индивидуум.
Последняя электричка. Ее огни скользят по белой ночи без лучей и без света.
Паша Францев сидит в пустом вагоне. На Ланской в вагон валом валит народ. Кончилась смена на «Светлане». На «Красной звезде»... Против Паши садятся парень и девушка. У парня букет сирени. Он держит букет, как держат веник в банном зале на пути к парилке. Паша глядит на парня с укоризной:
— Ты зря так с цветами обходишься. Для чего ты сирень купил? Чтобы была радость вот девушке и тебе. А ты своей радостью помахиваешь, как помелом. Цветы, знаешь, как надо беречь? Они же тебе достались на какой-нибудь час. Вот так лучше будет. — Паша перевертывает букет в руке парня.
Парень слушает всё и подчиняется, а сам меняется в лице, не знает еще, как тут поступить.
Девушка, конечно, согласна с Пашей:
— Вот хоть нашелся человек, поучит тебя, как с цветами нужно...
Парень смутился, сунул нос в букет, будто надо понюхать. Сразу нашел розетку о пяти лепестках. Отдал девушке:
— На, съешь свое счастье.
Оба позабыли про Пашу.
Вагон теперь полон, и все будто знакомы, родня друг дружке. Спят. Судачат. Забивают «козла». Ночной рабочий поезд. Паша поглядывает на своих соседей по вагону и светлеет лицом. Даже улыбается чему-то. Встает, идет в тамбур.
Двое парней старательно царапают ключами по стеклу двери. На стекле написано: «Дверь открывается автоматически». Это было написано. Теперь, благодаря усердию парней, получилось: «верь рыгается ароматически».
— Молодцы, — говорит Паша, — изобретатели, Кирилл и Мефодий...
Парни блудливо подаются в вагон. Дверь автоматически въезжает в стенку. Францев выходит.
Он ступает по спрыснутому дождиком гравию. Ночь вся прозрачная, пахнет сосной и сиренью, и теплым парным дождем.
Францев заходит в дом. Окон в доме много, свет есть только в двух, на втором этаже.
— Здравствуй, мама, — говорит Павел, открыв дверь в комнату с фотографиями и похвальными грамотами на стене.
— Здравствуй, сыночек.
— Я к тебе на воскресенье. С понедельника нам, наверно, по полторы смены придется стоять. Месячный план горит.
— Может быть, хватит тебе уже всех этих планов, а, Пашенька? — Женщина поднялась из-за стола. На столе у нее стопа тетрадей. Женщина в очках. Учительница.
— Ты что это, мама, сочинения проверяешь? Что там нынешнее поколение пишет?
— Сейчас я тебе, Пашенька, голубцы разогрею.