— Ну да, — говорит Паша, — ему нужно моторчик в скиф ставить, тогда он будет выигрывать. — Соседи понимающе глядят на Пашу...
Францев идет к обочине панели. Там стоит мотороллер с железным ящиком. На ящике написано: «рыба».
Майка идет по Невскому. Остановилась и смотрит на Пашу. Она хорошо загорела летом. Кажется, похудела.
Францев тоже глядит на нее. Они еще молчат, еще не знают ничего о том, что будет с ними через минуту. Только бы наглядеться...
— Здравствуй, — говорит Майка.
Даже такое простое слово разрушает радость незнания.
— Привет, — твердо говорит Паша.
— А я всё лето в Братске была, — говорит Майка, — столько там всякого нарисовала — прелесть. Мы туда пятеро девчонок из Академии ездили.
— Ты что, о Широкове хочешь прочесть? — говорит Паша. — Там о нем всё сказано. Добавить нечего.
— Паша, — говорит Майка, — я хочу с тобой еще раз покататься на спунинге. Можно, Паша, я с тобой покатаюсь?
Францев силится устоять, не поддаться этой женской обворожительной агрессии. Но он так стосковался по Майке и так он молод, что скрыть ничего не может. Лицо его выдает. Он еще пытается сопротивляться, еще презрительно выпячивает губу...
— Я тоже в газету попал. Не хуже Широкова. Есть такая газета: «Они нам мешают жить». Я вам мешаю жить... — Паша наконец не стерпел, улыбнулся...
— Я знаю, — говорит Майка, — я про тебя всё-всё знаю.
— А что ты знаешь? — Францев — настороженный человек.
— Я знаю, что тебя любит девушка, которая таким страшным голосом кричит: «Хуп-па! — Майка складывает ладошки рупором, изображает, как кричит Оля — рулевой.
— Эта девочка, — говорит Францев, — учится грести сама, без помощи олимпийских чемпионов. Она всему в жизни сама учится. И никому не позволяет трогать себя руками в учебном ящике.
Паша идет к своему рыбному фургону. И Майка следом за ним.
— Паша, — говорит она, — ты подожди, не уезжай, не протухнет твоя рыба. Мне всё время кажется, что мы не то говорим. Не так. Не правду...
Паша оседлал мотороллер.
Утро ветреное и с дождем. Листья на кленах еще могли бы пожить, накалились бы до прозрачности, но их кидает ветер на черную воду Крестовки. Листья парусят, ходят галсами по реке.
Бон отмытый и пустой. Ворота эллинга заперты. Пусто. Конец гребному сезону. Последнюю афишу сорвали со стенки гребного клуба, но можно еще прочесть: «Осенний приз».
Широков приехал в клуб. Он идет к эллингу медленно и, будто в первый раз, всё оглядывает. На нем синий плащ, а под плащом тренировочный костюм. Он не задерживает глаз ни на одном из предметов. Глядит, но будто и не видит вовсе ничего в отдельности.
Промокший весь, в свитере и трусах, подчалил одиночник. Паша Францев. Широков, не говоря ни слова, принял весло, бережно подвел лодку к бону.
Францев тоже молчит. Вылез из лодки, стал заглушки на вертлюге отворачивать...
— Слушай, — говорит Широков, — боцмана не видал?
— Боцмана нет.
— А ключ от эллинга у тебя?
Паша не торопится отвечать. Свитер на нем черный, обтянут, будто трикотаж заодно с телом. Поднял весла, стал меж ними, как в рамке, стоит. Ноги сухие, сильные, мышцы напряжены.
— От твоего мастерского отделения у меня ключа нет. Мы — кустари-одиночки.
Широков смотрит на Францева. Знать он его не знает. Не так уж часто говорят юнцы олимпийскому чемпиону: ты. Пусть даже экс-чемпиону. Раздумывает, как поступить: цыкнуть на мальчика или не надо... Не сто́ит.
— А я думал, в залив схожу. Я, еще когда учился гресть, до самого льда в заливе тренировался. Каждый день километров по двадцать мотал. Там как-то ме́ста больше...
— Я вокруг Петроградской хожу. Всё равно одни и те же километры.
— Это конечно... Только в заливе как болтанет иногда, ведро воды в лодке привозишь.
Францев поднял лодку. Из нее хлынула вода. Широков помог ему снести лодку в эллинг.
Опять спустился на плот.
— Ты что, здесь свидание назначил? — говорит Паша.
— Я после первенства Европы ни разу весла в руки не брал. Думал, вообще не возьму. А вот потянуло...
Паша удивился таким словам чемпиона. И вроде обрадовался:
— Может, на двойке пройдемся? Тут есть одно такое корыто...
— Давай. Только ты уже выходился. Заметно. Зачем тебе сейчас большая нагрузка? Сезон кончился. Над техникой работай понемножку.
— Ладно... Надо и о судьбах советского спорта подумать. Широков не тянет, а смены ему нет. Вот и вкалываем как можем.
— Ну тогда давай вкалывай. А весла для меня найдутся?
— Иди, посмотри в эллинге. — Паша кидает Широкову ключ.
Они несут вдвоем парную двойку. Обшарпана лодочка. Видала виды.
Пустили ее на воду. Сели.
— Фалышборт вон весь распорот, — говорит Широков.
— Ладно. Не на парад идем.
Гребут. Лопатки весел сшибают брызги с остроголовых маленьких волн. Свежо на воде. Рябь. Идут по Крестовке. Внизу черным-черно. Потемки.