Она покупает сувениры. Для кого только? Для коллег в издательстве? Нужны ли им маленькие гипсовые скелеты: секретарши с безглазыми мертвыми лицами, монахини и невесты, женщины в бикини, музыканты и бизнесмены с мобильными телефонами? А вот этого надо купить Томасу – скелетик врача в белом халате со стетоскопом вокруг костлявой шейки. С осторожной улыбкой он возьмет у нее из рук эту маленькую фигурку и поставит на книжную полку, где она скоро покроется пылью и станет еще мертвее. И никто не станет больше подсмеиваться над этим скелетом, никто не станет выкрикивать: «Ах, а покойничек-то какой хорошенький!»
На Ськало продавец воздушных шаров тащит свой товар за собой, споря с ветром, будто тянет упряжку упрямых волов. Ветер намел на площади причудливые рисунки из песка. Это от песчаных черепов, конечно, откуда же еще? Бабетте хочется, как девчонке, пронестись по ним, растоптать, расшвырять в разные стороны песок мертвых голов.
А еще ей хочется в Мюнхене, сразу по приезде, самой слепить из песка мертвую голову с пустыми глазницами, а потом набить их черной, как смоль, землей. Из разных уголков детской площадки к ней сползутся дети с разноцветными совочками и будут помогать: просеивать песок, укладывать его в формочки. Пусть постучат ладошками, утрамбуют как следуют, чтобы череп получился плотный и гладкий. И пусть сердитые мамаши в тренировочных штанах грозно зовут своих отпрысков, возмущенно поглядывая на Бабетту и закрывая глаза детям: не смотрите на нее. Она ненормальная, она больше не хозяйка своей жизни.
«А ведь я могла бы бесследно исчезнуть, пропасть без вести, – думает Бабетта. – В газетах так и написали бы: двое немцев не вернулись с праздника всех усопших, канули в вечность, исчезли навсегда: Бабетта Шредер и Флориан Вебер».
Молодая американка с ребенком на руках присаживается рядом с ней на скамью. Мальчик держит в руке красный воздушный шар и рассматривает его снизу вверх – красный круг на синем фоне неба. Загляделся, разжал кулачок, и шарик был таков: «Счастливо оставаться, вы там внизу, дурачки! Вас сила притяжения навсегда прилепила к земле, как сосиску к булке. Пока, свиньи вы мои несчастные, чао!» Бабетта и малыш провожают глазами шарик, он летит все дальше, все веселее. Немного подумав, мальчик истошно кричит. Бабетта молча покупает ему новый шар.
Мать по-английски благодарит и тут же, хотя ее и не спрашивали, рассказывает свою историю. Два года назад, во время свадебного путешествия в Акапулько, ее муж скончался от инфаркта, хотя ему не было еще и тридцати. Вдова добилась от мексиканских чиновников, чтобы ей позволили взять у покойного сперму. Результат сидел теперь у матери на коленях, равнодушно взирал на Бабетту и пускал слюни, нимало не интересуясь новым шариком.
Бабетта прощается и уходит.
«Как же надоели мне все эти истории, – думает она. – Не хочу их больше слышать. Все – прощайте навсегда! И новых мне не надо. С этого момента у меня нет больше прошлого!»
На подушке она находит записку: Le esta buscando un seсor de Alemania. «Вас ищет господин из Германии». Флориан вернулся.
Бабетта стучит к нему в комнату, он не отвечает. Через просвет жалюзи она видит: он лежит на кровати. Как чернильное пятно на белой простыне. Да он в моем синем платье, догадывается она. Вот это да! Стащил у нее синее платье, напялил и лежит! Голые икры торчат из-под юбки, лежит на спине как… О господи! В страхе она дергает ручку двери. Не дай бог! Он ведь так и хотел, именно здесь и собирался! Неужели сделал, что задумал? Смог! Да еще в ее синем платье! Ах, до чего возвышенно, какая патетика!
Она так и видит: мексиканские врачи прибывают в карете «скорой помощи», взламывают дверь. Опять, опять у нее тоскливо ноет грудь, опять эта боль тянет изнутри.
Тут синее платье шевелится и встает. Это совсем и не Флориан. Это какой-то молоденький симпатичный мексиканец. Он протирает глаза и пялится на Бабетту. Она отскакивает от двери. Да что ж это такое, а? Что Флориан себе позволяет? Что ему взбрело в голову? Почему он так с ней поступает? От ярости у нее брызнули слезы из глаз. Да чем она в конце концов провинилась, что от нее все сбегают?
Бесцельно бродит она по улицам города, откусывая кусочки сладкой ваты, в толпе гуляющих перед большим кладбищем «Пантеон Хенераль». Вкус ваты напоминает ей детство, ее горькие слезы в электрическом автомобильчике Луна-парка, страх в покачивающейся на воде лодке и в «пещере ужасов». Смеркается, небо наливается багровым цветом, будто хочет сгореть дотла, пока черным занавесом не упадет на землю ночная тьма.
В одном из переулков она сталкивается с шествием ряженых детей. Здесь и Дарт Вадер, и Фредди Крюгер, и парочка диких чудищ с кровоточащими ужасающими ранами, и, конечно, Смерть, облаченная в белую простыню и маску с жутким оскалом. Смерть надвигается прямо на Бабетту, а когда та пытается пройти мимо, подхватывает ее под локоть и увлекает за собой.
Шествие с оркестром во главе перетекает из улицы в улицу и останавливается наконец перед открытым гаражом, где уже сооружен семиярусный алтарь. Молодой человек в сутане читает детям отрывок из маленькой книжки: что означает этот алтарь, как его строят. И задает в конце концов вопрос:
– Что символизируют во всей этой истории бархатцы, cempasuchil?
– Души умерших и солнце, – дружным хором отвечают монстры.
– А благовония?
– Общение с Богом, – бормочет Фредди Крюгер.
Молодой священник удовлетворенно кивает, оркестр снова играет, каждый получает кусочек сладкого «хлеба смерти», Бабетте тоже достается, и шествие отправляется дальше.
Смерть не отходит от нее ни на шаг. Она на голову ниже Бабетты, приземистей, коренастей. Кажется, под простыней прячется мальчик лет пятнадцати.
Он крепко держит Бабетту за локоть, и она послушно шагает рядом с ним. Дома становятся все беднее, улицы все темнее, у них уже даже нет названия. В одиночку Бабетта никогда в жизни не отправилась бы в такой квартал, но в толпе монстров с самой Смертью под руку она ощущает себя в безопасности. Она улыбается своему спутнику, тот обнимает ее за талию, произносит по-английски: «Я люблю тебя» и нагло ухмыляется костлявой физиономией.
Чудовища смеются. Оркестр играет быструю музыку мариачи. Монстры раскачиваются в такт, Смерть приглашает Бабетту на танец.
Она принимает приглашение, а сердце у нее колотится, как сумасшедшее. Дети аплодируют: Смерть танцует с белокурой чужестранкой. Темп ускоряется, и вот уже все пускаются в пляс в тусклом свете уличного фонаря. Смерть кружит Бабетту, слегка покачивая бедрами в такт музыке. А может, это все-таки женщина? Трудно понять, хотя в танце они вплотную прижимаются друг к другу. Бабетта боится наступить Смерти на ногу. Подумать только, а ведь раньше Фриц с таким трудом уговаривал ее потанцевать. Она редко соглашалась, потому что казалась себе слишком неуклюжей. А он так хорошо танцевал, чувствовал себя совершенно в своей стихии, и всякая стеснительность слетала с него напрочь.
– Эй, Фриц. Ты только посмотри на меня, – шепчет она.
– Ну, слава богу, наконец-то, – отвечает он.
И она слышит, как он смеется.
– Хорошо тебе?
– Да, – откликается он, – недурно. Вообще, мертвым быть совсем неплохо. Все эти мерзкие ощущения и переживания больше не мучают.
Танец кончается, Смерть кланяется своей даме, но дети требуют: «Еще! Еще!», и снова гремит музыка, еще более дикая, чем прежде. Смерть дергает Бабетту за руку и увлекает в самую гущу танцующих, Бабетта двигается все быстрее, быстрее, тело ее растворяется в музыке, становится текучим и невесомым, словно отделяется от нее. Она больше не контролирует себя, не смотрит себе на ноги, она забывает о себе и полностью отдается танцу. Откидывает голову назад и кружится, кружится, кружится, пока свет фонаря не превращается в сверкающий шар, как на дискотеке. Там, за пределами светлого круга, властвует тьма, глубокая, тоскливая, а здесь, в свете фонаря, посреди улицы, жизнь сладка и остра, как шоколадный крем моле.