Навалившись на меня всем телом, лежал сумасшедший. В темноте, страшной и непроглядной, я все же видел, — быть может, вернее, чувствовал его белое-белое лицо и рот, по углам которого стекала водянистая противная пена. Я не мог пошевельнуться.
— Дышишь, — тяжело прошептал он. — Дышишь?
— Пусти, — тяжело простонал я. — Ой… Ой…
— Нет, — с каким-то сладострастным чавканьем засмеялся он, — не уйдешь, гадина… Ты знаешь — я сейчас буду душить тебя медленно, тихо, тихо, или…
Он на мгновение задумался.
— Или, пожалуй, хорошо тебя дорезывать… Понимаешь, взять и вдавливать в тебя нож. Тоже тихо, медленно, тихо… Ага, гадина…
И вот я уже чувствовал, как мокрые холодные руки медленно сжимают мое горло. Длинные сухие пальцы сдавливают кожу, впиваются глубже, глубже. Я забился, не в силах столкнуть сумасшедшего…
Шли минуты. Он то сжимал, то отпускал горло, не переставая смеяться страшным, душераздирающим негромким смехом.
Я чувствовал, что я сам начинаю сходить с ума. Мне самому уже хотелось смеяться отчаянным, визгливым смехом, вцепиться ногтями в этот наклоненный ко мне рот, в губы с пеной по бокам, визжать, биться… Острое сознание смерти отпало — и был только один режущий ужас от этих мертвых, искаженных застывшей злобой зрачков…
Минуты складывались в длинные, безумные часы, а когда мне показалось, что сумасшедший вдруг отвернулся в сторону, чтобы сильнее налечь мне на сердце, я собрал последние силы и вырвался из-под него.
Завязалась дикая схватка. Как звери, мы катались по заплеванному полу купе; сумасшедший впился мне зубами в шею, я отталкивал его ударами кулака по глазам. Мы задыхались, кричали, бились головами об углы скамеек и вещей в последней борьбе за жизнь.
— Ах, ах, — бешено кричал сумасшедший, — убью… Загрызу…
И он открывал страшный, с крепкими белыми зубами, рот.
— Убью! — кричал я тоже. — Спасите… Ой… Сюда!..
Отчаянным движением я пересилил его, навалился и, сжав ему горло, ударил его головой об пол.
Он не издал ни одного звука от этого удара. Тогда я снова приподнял его голову и снова ударил… Во мне не было желания убить его, но одно сознание, что он возьмет вверх и я буду беспомощно барахтаться под ним, хлынуло так бешено к мозгу, что я собрал последние силы, опять опустил эту трясущуюся голову на угол скамейки и дико сжал пальцы, обнимавшие горло.
В темноте что-то едко и горячо брызнуло мне на лицо…
Сумасшедший был мертв.
Какая-то особая хитрость преступности, сразу осеняющая возбужденный мозг, особая осторожность убийцы — сразу подошла ко мне. Плохо соображая даже, я открыл окно и с лихорадочной быстротой стал выбрасывать вещи сумасшедшего… Потом подошел к нему, неизбывно страшному, окровавленному, с запененным ртом и, чуть не крича от безысходного ужаса, стал вталкивать его в узенькое оконное отверстие…
Помню, что даже сквозь шум поезда я слышал, как глухо ударилось его тело о землю… Потом — эта кровь на полу… Я бросил на нее подушку и стал стирать ею красные пятна. Достал откуда-то из-под лавки огарок свечи, зажег его и, когда маленький желтый огонек слабо затрепыхал в купе, я ползал по полу, что-то говорил сам с собой, хватался за голову, плакал и ожесточенно стирал пятна…
Вылез я на следующей станции. Было тихо, вдалеке стоял кондуктор, и, не замеченный никем, я почти вбежал на вокзал, где сейчас же бросился к вину…
Я пил, пока сознание не залилось темным, мутным туманом и я не заснул тяжелым, непоборимым сном…
Через несколько дней я уехал за границу. Возникло ли какое-нибудь дело, было ли расследование — не знаю… Только видите вот сейчас, как дрожат у меня руки, видите этот пучок седых волос на голове — это знак памяти, страшный, несмываемый знак…
С этих пор, я, интеллигентный, холодный человек, смеющийся над всяким суеверием — я боюсь темноты… Понимаете — боюсь… Все время, если хоть минуту я останусь один в пустой темной комнате, — я с ужасом жду, что вот сейчас из дальнего угла выплывет бледное окровавленное лицо с пенящимся ртом, а в горло мне вопьются чьи-то сухие костлявые пальцы…
Аркадий Бухов
СЛУЧАЙ
Когда мы проходили по окраине маленького городишка, где я по обязанности томился уже вторую неделю, мой знакомый указал мне на чей-то старый, с прогнившим забором сад и спросил меня:
— А о липовском доме слыхали?
Я удивленно посмотрел на него и ответил:
— Нет… А что? Разве что-нибудь интересное? Я даже не знаю, где он…