Императора оторвали от работы крики погонщиков.
— Цо-цо! Цо-цо-ух! — вопили они и оглушительно щелкали длинными бичами. Это на площади неподалеку от дворца открылся ежедневный конный базар.
Император отложил донесения, подошел к окну с цветными стеклами и распахнул створки. Прямо перед дворцом на жарком утреннем солнце сверкал бронзовый дракон Лун-ван, повелитель дождя и хранитель благополучия. Еще несколько дней назад хошани, жрецы Лун-вана, молили дракона о заступничестве, били и трубили в бамбуковые трубы. Но Лун-ван остался равнодушным к мольбам, и хунну пришли под самые стены города.
Тогда разгневанные жрецы выволокли упрямого дракона из кумирни и поставили на солнцепек. Закутанный в шелка истукан отбывал наказание хмуро и терпеливо. Прогнать кочевников от крепости он и не подумал. Хошани посоветовались между собой и поняли, что перехватили. Лун-ван обиделся. Поэтому было решено построить над драконом навес, но в кумирню пока не возвращать.
И вот сейчас вокруг дракона суетились мастера, натягивая на стойки тент из желто-белого полосатого шелка. Может быть, Лун-ван перестанет артачиться и смилуется над несчастными жителями города?
Император вздохнул и позвонил в серебряный колокольчик. Вошел Чэнь Жун и остановился в дверях.
— Ну как, подтвердились слухи о Ли Лине? — спросил У-ди.
— Да, ваше величество. Еще один лазутчик доносит, что Ли Лин, гнусный изменник, действительно переметнулся к хунну. Его видели возле шатра шаньюя.
Император мягкими шагами подошел вплотную к Чэнь Жуну.
— Повсюду крамола и предательство! — вдруг крикнул он, и угол его рта задергался. К горлу, словно удушье, подкатывала ярость, и ярость искала выхода. — Немедленно передай вельможам, что я зову их на совет!
Перепуганные до смерти сановники собрались быстро. Они украдкой всматривались в лицо императора. На лице лежала печать гнева. Кого-то нынче сломает буря?
Император заговорил вкрадчивым и тихим голосом, похожим на мурлыканье тигра:
— Могу сообщить вам, что Ли Лин позорно сложил оружие и сейчас в плену у шаньюя.
По залу пробежал шепоток придворных.
— Вначале мы думали, что он погиб, и оплакивали его смерть, — продолжал император. — Но нет, смельчак Ли Лин сдался без боя, спасая свою шкуру.
— Неправда, ваше величество! — раздался голос, и из толпы выступил Сыма Цянь. — Вас ввели в заблуждение.
— Ты знаешь что-то, чего не знаем мы? — недобро прищурившись, спросил император.
— Да, ваше величество. Я знаю от очевидца, что Ли Лин бился насмерть и до последней минуты ждал вашей помощи. Но ведь мы укрылись в крепости, и хунну сообщили об этом Ли Лину. Уже ни на что не надеясь, он все-таки попытался пробиться в горы. Но силы были слишком неравные, и Ли Лин поднял бунчук скорби.
— Как дворянин, он должен был покончить с собой! — разом крикнули несколько вельмож.
— Ли Лин спасал от бессмысленной бойни остатки своего отряда и…
— Он спасал свою подлую шкуру, — желчно повторил император, — и за это предательство поплатятся его родичи!
Сыма Цянь тяжело опустился на колени.
— Сын Неба! Будьте милосердным! У Ли Лина одна старуха мать, и она ни в чем не виновата. Пощадите ее!
К императору приблизился Чэнь Жун.
— Ваше величество, позвольте ничтожному молвить слово.
У-ди кивнул.
— О каком очевидце толкует почтенный Сыма Цянь? — с ехидцей в голосе спросил Чэнь Жун.
— Я говорю о своем сыне Гае, — ответил историк. — Шаньюй отпустил его по просьбе Ли Лина.
— Где же сейчас твой сын?
— Он в безопасности, и твои длинные лапы не достанут его, Чэнь!
Чэнь Жун быстро повернулся к императору:
— Ваше величество! Я обвиняю Сыма Цяня в государственной измене!
Эти слова прозвучали в ушах придворных, как грохот обвала.
— Доказательства? — шепотом спросил император.
— Луч надежды! Всем известно, что Сыма Цянь составлял летопись священных династий. В своей книге он писал и о вашем благословенном царствовании.
— Я знаю об этом.
— Вы не знаете о свитках, которые ходят по рукам, ваше величество! — возразил Чэнь Жун, метнув в историка злобный взгляд. — Ваше несравненное правление Сыма Цянь осмелился назвать временем смуты. Он говорит, да простятся мне эти оскорбительные слова: «Уж лучше в годы мира быть собакой, чем в годы смуты человеком быть!»