— Несчастный! Чем же ты живешь?
— О господин! Поля засеяны трупами, и сейчас развелось столько крыс…
Сыма Цянь бросил к ногам старика несколько монет и отвернулся, кусая губы.
— Трогай, — сказал он вознице.
Уже вторые сутки они нигде не могли поменять лошадей, и сейчас коляска еле тащилась. Хорошо еще, что они взяли с собой несколько мешков зерна.
Первый разъезд хунну они увидели, подъезжая к сгоревшему постоялому двору, от которого уцелела только коновязь. Около десятка всадников окружило карету и предводитель отряда, спрыгнув с коня, бесцеремонно выволок Сыма Цяня наружу.
— Кто такой? — на ломаном китайском языке спросил предводитель.
Сыма Цянь объяснил, что он едет в хуннуский стан повидаться со своим старым товарищем, пленным военачальником Ли Лином.
Услышав имя Ли Лина, хунну переглянулись и о чем-то заговорили по-своему.
— А ты не лазутчик? — спросил недоверчиво предводитель.
— Разве лазутчики разъезжают в каретах, да еще в китайской одежде? — возразил Сыма Цянь.
Слова его, кажется, убедили воина. Он толкнул историка обратно в карету и уселся рядом. Видимо, степняку до смерти хотелось прокатиться в повозке, в которой ездят только знатные люди.
Карета двинулась дальше. Воин то и дело трогал пальцем сиденье и обивку кареты, расписанную диковинными зверями и птицами.
— Это кто? — с прашивал он.
И Сыма Цянь объяснял.
— Такой у нас в степях не водится, — говорил воин и цокал языком. — Но скоро мы заберем все ваши земли и тогда будем стрелять этих зверей.
От него воняло конским потом, плохо выдубленной кожей и дымом костра. Но поскольку вел он себя довольно скромно и не пытался присвоить что-нибудь из вещей, Сыма Цянь скоро примирился с его соседством.
Когда въехали в хуннуский лагерь, Сыма Цяня неприятно удивил порядок, царивший вокруг. Он ожидал увидеть разгульную орду дикарей, дорвавшихся до безнаказанного грабежа. Но вместо этого он увидел военный стан, где каждый занимался своим делом: шорники чинили сбрую, кузнецы позванивали молотками, а конные воины упражнялись в стрельбе из лука по чучелам. Вглядевшись в одно из чучел, Сыма Цянь содрогнулся. Оно было обтянуто человеческой кожей.
Сыма Цяня высадили возле большого войлочного шатра и велели подождать. Вскоре из шатра, на ходу застегивая пояс с мечом, вышел Ли Лин. Он с недоумением посмотрел на стоявшего перед ним китайца в богатых одеждах и спросил:
— Что вас привело ко мне?
— Ты не узнал меня, Ли? — дрогнувшим голосом спросил Сыма Цянь.
Ли Лин сделал шаг, другой, и Сыма Цянь со сдавленным стоном припал к его плечу.
В шатре их встретил высокий, выше Ли Лина, светловолосый юноша лет пятнадцати.
«Какого же он будет роста, когда возмужает», — мельком удивился Сыма Цянь.
— Умыться гостю и поесть, — сказал Ли Лин юноше.
За едой старые товарищи избегали разговоров о прошлом: зачем бередить незажившие раны? Поэтому Сыма Цянь рассказывал о трудностях дороги, о том, что по стране расплодились полчища людей, сделавших своим ремеслом разбой, и неизвестно, добрался бы он сюда живым или нет, если бы его не сопровождал до самой границы отряд императорской стражи.
— Сыма, ведь ты приехал не за тем, чтобы просто поболтать со мной, — сказал Ли Лин и дотронулся до руки друга. — Говори.
— Хорошо, — покорно согласился Сыма Цянь. — Я буду говорить, как начальник имперской канцелярии.
— Что-о?! У-ди сделал тебя чжуншулином?
— Да, Ли. И я привез тебе от императора парасоль. Не время сводить счеты с императором, когда страна погибает.
— Это слова чжуншулина или Сыма Цяня? — с усмешкой спросил Ли Лин.
— Я принял назначение только потому, что надеюсь помочь нашему народу. И если бы ты…
— Да, если бы!.. — жестко перебил Ли Лин. — Если бы я мог погасить в сердце ненависть к палачу и предателю! Но поздно, Сыма, огонь в шелк не завернешь, даже когда этот шелк выглядит высоким титулом. Поздно!
— Но У-ди признал свою ошибку. Государь император…
— Император! — Ли Лин расхохотался. — Да какой он император? Когда в лесу нет хорошего тигра, и злобная обезьяна сойдет за государя! А я не хочу быть у обезьяны даже чжуншулином.
Сыма Цянь покачал головой:
— Не оскорбляй меня, Ли. Сейчас вместо тебя говорит гнев и обида.
— Нет, Сыма. Я не хотел тебя оскорбить. В конце концов каждый выбирает свой путь… Возможно, я не понимаю тебя, твоего смирения и покорности, — пусть так. Зато я прекрасно понимаю У-ди. Ведь даже если правитель глуп, он стремится окружить себя преданными людьми и выбирает себе в помощники умного человека. Но когда государство гибнет, когда на него одно за другим обрушиваются несчастья, тогда людей, преданных называют изменниками, а людей достойных — глупцами. И я не хочу, чтобы все повторилось.