Замерев, он следил, как спускается но рельсу описанный Завалой герметичный лифт. Вот аппарат вошел в круглое отверстие — оно открылось на ближайшей к скале стороне диска. Остин снова включил камеру, но тут его отвлек Завала.
— Дуй назад! Температура начинает зашкаливать!
Если Завала торопит, значит, дело серьезное.
— Плыву! — ответил Остин.
Молотя воду мощными ногами, он быстро возвращался к батискафу. Завала не ошибся: температура воды и правда росла. Потея, Остин поклялся больше никогда не варить лобстеров.
— Быстрей! — поторапливал Завала. — Температура уже зашкалила!
Заметив во мгле маяк «Броуга», Остин зажег свой маячок на компенсаторе плавучести. Батискаф начал подниматься навстречу. Температура росла. Усевшись в кормовом сиденье «Броуга», Остин наскоро пристегнулся, и Завала ударил по газам. Пропеллеры взвыли, неся «Броуг» к выходу из лагуны.
— Курт, что-то не так! — пролаял в микрофон Завала. — Они подняли тревогу!
Секунду спустя раздался приглушенный хлопок. Обернувшись, Остин увидел, как подводная база превратилась в огненный цветок. Все живое внутри моментально погибло. По опорам-проводникам перегретый газ устремился на фабрику. К счастью, было воскресенье — на суше никто не погиб. «Броугу» повезло меньше — ударной волной его закрутило и понесло. Хуже всех пришлось Остину. Его как будто лягнул гигантский невидимый мул. Ремни не выдержали, и Курта выбросило из сиденья. Он завертелся, чуть не запутавшись в переплетении кислородных шлангов. Лететь ему дальше, и может, он остановился бы где-нибудь посреди Тихого океана, если бы не сеть. Повезло — удар пришелся на ноги. Врезался бы Остин головой — сломал бы шею. Спружинив, сеть отбросила его назад, как ремень рогатки — камушек. Прямо на батискаф.
Колпак сорвало. Подлодка летела на Курта, и казалось, столкновения не избежать. Обхватив руками колени, Остин приготовился. Видимо, на роду ему написано погибнуть сегодня, как жуку, — на лобовом стекле автомобиля. В последний миг батискаф подпрыгнул вверх, лишь вскользь задев Остина поплавком. Плечо ожгло болью. Ударные волны от последующих взрывов затормозили Курта и швырнули вслед за «Броугом». Окончательно порвав сеть, тот беспрепятственно уходил из лагуны.
Инстинктивно схватившись за регулятор, Остин закусил загубник и набрал полные легкие воздуха. Хорошо, регулятор еще работает. Стекло маски пошло трещинами — в том месте, где по ней хлестнуло шлангом. Ну, слава богу, не в лицо! Сняв бесполезную маску, Остин принял вертикальное положение и осмотрелся.
Да, надо скорей на поверхность, но без Завалы уходить нельзя. Надо поискать его еще раз. Остин медленно огляделся. Без маски перед глазами все расплывалось... хотя нет, вон там мелькнуло пурпурное пятнышко. Метнувшись к нему, Остин нашел наконец Завалу. Тот плавал в нескольких футах над дном, изо рта у него вырывались пузырьки.
Сунув, не глядя, ему в рот загубник, Остин отстегнул свинцовый пояс. Сила воли, на которой он действовал, почти иссякла; мозг накрыло яростной черной волной. Тогда Курт врубил подачу воздуха в компенсатор плавучести. Но тут послышался новый взрыв, и Остин потерял сознание.
Пол стоял в дверях хижины неподвижно, словно тотемный столб. Последние четыре часа он слушал и всматривался во тьму. Все его чувства были напряжены до предела, готовые уловить малейшее изменение в ритме ночи. День ушел, и свет рождали только редкие тлеющие костры, на которых туземцы готовили пищу. Вот последние селяне, подобно печальным призракам, разошлись по лачужкам, и деревня погрузилась в тишину. Лишь плакал где-то приглушенно ребенок. Какое же все-таки это нездоровое место. Пол и Гаме словно оказались в зачумленной деревне.
Голландец выгнал семью из хижины, ближайшей к его собственной. Широким жестом, подражая швейцару у дверей «Ритца», он пригласил войти Траутов. Сквозь неплотные соломенные стены проникали тонкие лучики света и совсем чуть-чуть воздуха. Полы в хижине были земляные, на опорах висели гамаки; мебель состояла из пары грубых стульев и разделочной доски из пеньков. Впрочем, не духота беспокоила Пола. Его не покидало чувство, что они с Гаме угодили в ловушку.
Пол наморщил нос; этот жест он унаследовал от отца, рыбака с Кейп-Кода. Бывало, выйдет отец в предрассветных сумерках на пирс и принюхается, точно старый пес. А потом скажет:
— Славный будет денек, кэп. На рыбалку!
Бывало и так, что Траут-старший наморщит нос и без лишних слов тут же отправится в кофейню. Всякие сомнения в чутье отца развеялись, когда в один прекрасный день он остался на берегу, а шестеро других рыбаков пропали без вести во время шторма в открытом море. Отец тогда объяснил: дескать, пахло как-то не так.
То же чувство не покидало сейчас и Траута-младшего, хоть и находился он далеко от моря, в самом сердце венесуэльского дождевого леса. В деревне не раздавалось голосов, никто даже не кашлянул. Как будто здесь и не жил никто. Еще днем Пол позволил своей фотографической памяти вобрать практически все до последней детали обстановки. Похоже, селяне просто-напросто ушли на ночь. Попятившись от двери, он наклонился к одному из гамаков. Гаме легонько коснулась его лица.
— Я не сплю, — сказала она. — Думаю.
— О чем?
Сев, она опустила ноги на пол.
— Нашему другу Летучему Голландцу я не доверяю. Врезать бы ему, да боюсь замараться. Ф-фу.
— Полностью с тобой согласен. За нами, похоже, следят. — Пол посмотрел на дверь. — Эта хижина напоминает ловушку для лобстеров. Вход есть, выхода нет. Разве что в кастрюлю. Предлагаю провести ночь на лодке.
— Жаль, конечно, покидать эти пятизвездочные апартаменты, но я с тобой. Один вопрос. Если за нами следят, то как выбраться незамеченными?
— Очень просто. Выходим через черный ход.
— Насколько я помню, здесь нет черного хода.
— Ты просто не знаешь, какие мы, янки, изобретатели, — хитрым тоном ответил Пол. — Постой на стреме, а я пущу в ход свой гений.
Достав из чехла на поясе охотничий нож, он прошел в заднюю часть хижины. Восьмидюймовое лезвие пилило и резало солому практически неслышно, однако время от времени Пол издавал крик какого-то тропического животного. Звук был похож на скрип напильника по листу металла. Через несколько минут образовался проход два на два фута. Отведя к нему за руку жену, Пол пропустил ее вперед. Гаме высунулась наружу и огляделась. Вроде все тихо. Вылезла. Вслед за ней протиснулся и похожий на баскетболиста Пол.
Встав бок о бок, Трауты прислушались к ночной симфонии насекомых и птиц. Еще днем Гаме приметила тропинку, ведущую от хижин к реке. В темноте угадывались очертания плотно утоптанной дорожки. Гаме пошла вперед, и вскоре ноздрей коснулся запах стоячей воды. Тропинка привела к садам, которые Трауты видели со стороны реки днем. Идя краем болотистого берега, они наконец заметили скелетообразные очертания щита пропеллера. К аэрботу Трауты спускаться не спешили, на случай если Дитер следит за ними. Пол швырнул в воду камешек. На всплеск, однако, из укрытия никто не выскочил.
Тогда они забрались на борт и подготовили лодку. С рассветом тронутся в путь. Пол, подоткнув под голову спасжи- лет, растянулся на палубе. Вахту приняла Гаме, устроившись на месте водителя. Мало-помалу Пол задремал. Спалось тревожно — из-за духоты и пения насекомых. Потом свое взяла усталость, и пришел глубокий сон. Когда Гаме позвала мужа по имени, ее голос прозвучал как будто издалека. Наконец под веки пробился свет, и Пол, моргая, уставился на жену. Та все еще восседала на водительском месте. В мерцающем желтом зареве ее лицо приобрело странное, даже гротескное выражение.
К аэрботу подошли три каноэ. В каждом — свирепые индейцы с бритвенно острыми копьями и мачете. В свободных руках они сжимали факелы, пламя которых отбрасывало ярко-красные отблески на бронзовые тела туземцев. Каждый индеец носил одинаковую стрижку под челку, и у каждого были выщипаны брови. Все в набедренных повязках, кроме одного — тот надел бейсболку с логотипом «Нью-Йорк янкиз» и держал в руках дробовик. Ну и как после этого любить «Янкиз»?