И Марион вдруг поняла, что присутствие итальянца уже не вызывало в ней раздражения. Оно незаметно стало каким-то привычным – ведь столько дел было сделано за эти дни бок о бок, столько совместных поездок в салоне трясущегося грузовичка предпринято… Она неожиданно для себя осознала, что не пытается держать Фабио на расстоянии, как любого другого мужчину. Что не чувствует дискомфорта, когда он вот так, как сейчас, брякнувшись на ступени крыльца, нарушает её личное пространство. Более того, ей вдруг необъяснимо для себя самой захотелось придвинуться поближе, устало опустить голову на плечо мужчины, тепло тела которого она кожей ощущала даже на небольшом расстоянии, их разделявшем. Ведь с ним было так... просто. Надёжно. В нём не было ни капли снобизма и напускной учтивости, к которым она так привыкла в Лондоне, или слащавого самолюбования, в котором она сегодня чуть не захлебнулась на встрече с Обеном. Определённо стоило туда сходить, хотя бы ради этого ощущения контраста, которое её сейчас посетило! А ещё с Фабио не надо было «держать лицо», можно было оставаться самой собой. Быть резкой, порывистой, честной. Если смеяться, то в голос, если ругаться, то не выбирая выражений...
– А вы, правда, художник? – прервал он её размышления о своей персоне.
Ну вот, стоило ей случайно обмолвиться Бертрану об учёбе в Париже, и вся округа в курсе! Марион тихо рассмеялась.
– Правда.
– Что, и меня сможете нарисовать? – Этот вопрос задавал каждый второй, узнав о её дипломе художника.
– Смогу.
«Но не буду», – добавила она мысленно, припоминая, как не раз неосознанно останавливала взгляд на его фигуре, когда итальянец, занимаясь своей повседневной работой, не обращал на это внимания. На роль натурщика он подходил не хуже своего французского «конкурента», обладая внешностью, возможно, не такой аристократичной, но уж точно не менее харизматичной.
– Не представляю вас со всеми этими штуками.
– Да я и сама уже не представляю. Не помню, сколько лет не брала в руки кисти, – Марион на миг замолчала, вглядываясь в ночное небо, но видя перед глазами совсем не россыпь звёзд. – Когда человек, чей образ просматривается на всех твоих работах, втаптывает в грязь как твоё творчество, так и тебя саму... не очень-то хочется продолжать, – наверное, это выпитое вино, теплом разлившееся по всему телу и слегка затуманившее голову, позволило ей так легко выболтать то, о чём она избегала не то что говорить все последние годы, но и просто вспоминать.
– Кстати, босс, вы всё ещё должны мне кофе, – заявил Фабио, когда возникшая после её внезапных откровений пауза затянулась, а сама Марион поёжилась от дохнувшего прохладой ночного ветерка. Да и кофеварка теперь в её доме имелась...
Марион без колебаний вложила свою руку в протянутую ладонь итальянца и поднялась со ступеней следом за ним, поймав на себе долгий взгляд с отсветами фонаря в тёмной глубине и не отведя своего. Поняла, что её совершенно не радует перспектива остаться сейчас одной. Возможно, сказалось напряжение прошлых дней, и ей попросту хотелось обыкновенного человеческого участия, нужно было с кем-то поговорить. А может, просто не хотелось, чтобы Фабио уходил...
***
Шум подъехавшего к дому грузовичка разбудил Марион раньше обычного. Почувствовав неладное, она натянула дежурные футболку с джинсами и выбежала навстречу посетителям.
– Плохие новости, босс.
– Что случилось?
– Пчёлы не покинули ульи! – эмоционально потрясая руками, заговорил выбравшийся вслед за Фабио из машины Бертран.
Ничего не понимающая Марион вопросительно на него уставилась.
– У вас есть выход в интернет? – попытался объяснить Фабио. – Посмотрите прогноз.
С интернетом дела в Блё-де-Монтань обстояли ещё хуже, чем с телефонной связью. Поэтому Марион использовала его возможности только при крайней необходимости – проверить почту, например. На другое не хватало ни времени, ни – самое главное – терпения.
– Не нужен никакой прогноз, мадемуазель! Прислушайтесь к старику, восьмой десяток лет топчущему Прованскую землю – будет буря! О-ла-ла... Столько трудов насмарку!
Прогноз погоды Марион всё же посмотрела. Бертран оказался прав – уже к вечеру до Блё-де-Монтань доберётся фронт, несущий с собой грозу, ливень и сильнейший ветер. А после синоптики обещали ещё несколько дней проливных дождей.
Провансальцы крайне не любят плохую погоду, а каждый дождливый летний день считают потерянным – это она уже уяснила. Но ожидающаяся буря была не просто дождём, который испортит настроение обитателям Блё-де-Монтань, она могла обернуться настоящей катастрофой!
Лаванда. В поле, на которое они так рассчитывали, сбор должен был начаться буквально на днях – цветы «дозревали», впитывая изобильное тепло солнечных лучей, накапливая в себе необходимую концентрацию эфирных масел. Оставшиеся несколько дней не могли весомо повлиять на качество цветов, а вот ливень... Напитанная влагой лаванда не годилась для тех целей, которые ей были уготованы – сырьё не просушится, и велика вероятность, что и вовсе придёт в негодность. Поэтому придётся ждать, пока дожди пройдут и растения вернутся в состояние, когда сбор можно будет возобновить. А такой возможности у них не было. Бертран сдержал слово – слух о том, что в Блё-де-Монтань будет своё масло дошёл до «нужных» людей. И с одним из них уже был заключён договор, неисполнение которого могло обернуться для фермы приговором. И дело даже не в сроках – на качестве лаванды дожди такой силы и продолжительности непременно скажутся далеко не в лучшую сторону.
Не оставалось иного выхода – цветы нужно успеть собрать до бури. Вручную. О том, чтобы использовать технику, не могло быть и речи. И даже если бы у них и получилось загнать трактор по единственной ведущей на поле узкой тропе, Бертран Дюпон в этом вопросе был категоричен, утверждая, что техника нанесёт цветам вред больший, чем все дожди вместе взятые. И молодая хозяйка склонна была довериться его опыту. Высокогорную лаванду, в отличие от лавандина, собирали способом, который не менялся столетиями.
В прямом смысле слова закатав рукава, Марион вместе со всеми, кто мог держать в руках серп или специальные ножницы, принялась за работу. Дороги были каждый час и каждые руки. Уже к обеду клубившиеся в стороне гор тучи стали стремительно приближаться, ветер усиливался, горизонт то и дело вспыхивал, а до слуха доносились далёкие раскаты грома. Все работники фермы были перекинуты на самое ценное поле, а вскоре к ним присоединились и жители деревни, которые официально не подчинялись Марион, но до которых дошли слухи о том, что на ферме требуется помощь. Девушке, давно живущей по современным законам бизнеса и не привыкшей в век, когда каждый сам за себя, к подобным поступкам, было до слёз приятно, когда люди поодиночке или группами приходили и приезжали со своим инвентарём в руках, и, лишь отмахиваясь на слова признательности, скорее приступали к работе. Марион дала себе слово отблагодарить каждого.
Они не успели убрать совсем немного. Оставшегося куска поля, конечно же, было жаль, но то, что основная часть лаванды была срезана и доставлена туда, где ей не страшны влага и ветер – было победой! И когда люди, побросав свои орудия труда, под бьющими, моментально промочившими всё насквозь струями дождя, под раскатистый аккомпанемент грома, не сдерживая эмоций, обнимались, поздравляя друг друга, Марион поняла, что всё не зря. Не зря она приехала сюда. Не зря, наплевав на здравый смысл, ввязалась в авантюру, не сулившую ничего, кроме головной боли. Не зря стёрла непривычные к крестьянскому труду руки до кровавых мозолей. Ради таких моментов, как бы высокопарно это не звучало, стоило жить!
Уже оказавшись дома, стягивая с себя и Фабио мокрую одежду, впитывая каждой клеточкой тепло мужчины, который неожиданно стал таким близким, она поняла, что сейчас, в этот момент, она счастлива. Безгранично, отдаваясь этому счастью без остатка, впервые за долгие годы открываясь ему навстречу, отбросив все доводы разума, доверяясь лишь заходящемуся в стремительном беге сердцу.