— Ишь ты! Умеешь, — качнул отец головой, отсыпая из кисета в ладонь цыгана самосада.
Пока он это делал, подошли еще двое — постарше. Тоже в цветастых рубахах, босоногие, нахальные. Тут же потянулись к отцу со словами:
— Щедрой руке — пригоршню золота. Давай, землячок, и нам попробовать твой табачок. Покурим, потянем, родителей помянем.
— Курите, да не дурите, — сказал отец, отсыпая из кисета.
— Спасибо, спасибо! — стали благодарить. — Дай бог тебе, чего хочется. Чтоб сыны твои росли и на руках тебя носили.
Отец щерился, качал головой:
— Ну и потешные же вы, однако.
— А конек у тебя, земляк, купленный или дареный? — спросил цыган с бородавкой возле глаза. Бородавка походила на муху, и мне все казалось, что она сейчас улетит. — Может, обменяемся? Мы тебе в придачу одного цыганенка дадим. А, земляк?
— Брось, Ромка, задом рожь молотить, — сказал отец, а цыган удивился:
— О! А как ты меня знаешь, что я Ромка?
— А чё тут знать? — ответил с ухмылкой отец. — Что ни цыган, то и Ромка, что ни цыганка, то и Настасья. Ворожка или воровка.
— Ну и дядечка! — сказал молодой и красивый цыган. — Веселый же ты, однако. Тебя бы к нам в табор.
— А цыганка красивая есть? — Отец спрыгнул на землю, стал скручивать папироску.
К нам в ходок уже полезли со всех сторон чумазые и нахальные цыганята. Они стали хватать меня и Ваньку за рубахи и штанишки, громко что-то лопоча по-своему и смеясь. Я жался к Ваньке, боялся чего-то, а Ванька треснул одного лупоглазого по голове и с угрозой сказал:
— А ну не лезь!
Цыган Ромка тут же зашумел на цыганят, а молодой сказал Ваньке:
— А ты, малец, поборись-ка вот с этим. Поборись. Он тебя положит, не смотри, что он такой тощий, как дохлый щенок. Он зато крученый и цепкий, как кошка. Ты его не возьмешь, хоть и поздоровей.
Ромка что-то сказал лупоглазому, и тот весь загорелся.
— Давай, давай! — полез он к Ваньке, хватая его за штаны.
— Не трусь, сынок! — сказал отец. — А ну докажи, что ты из богатырской породы!
Ванька еще помялся, но вылез из коробка, и на него тут же набросился лупоглазый. От неожиданности Ванька едва не оказался на земле, но устоял, а вскоре лупоглазый дрыгался под ним. Дрыгался он под Ванькой еще два раза. Отец возбужденно говорил притихшим цыганам:
— Ну что? Вот какой у меня сын! Во всем таборе ни одного цыганенка не найдется, чтоб поборол его.
— А я поборю, — сказал, выступив вперед, остроносый и большеухий цыганенок, постарше Ваньки и повыше.
— Ну, ты не ровня, — сказал отец.
Но тут разохотился Ванька.
— Буду бороться, — сказал он. — Давай!
— Вот это да! — воскликнул отец, сверкая зелеными глазами. — Одолеешь — балалайку куплю.
Это Ваньку, наверно, сильно подбодрило, и он ко всеобщему удивлению цыган и великой радости отца уломал и этого, ушастого. Отец полез в коробок, достал из узла стряпню и стал оделять ею лупоглазого и ушастого.
— Вот вам, чтоб силенок набирались.
Другие цыганята тоже стали просить, клянчить и предложили сплясать. Отец охотно согласился.
Ах, цыганята-бесенята! Повеселили же они меня своей пляской. Так уж старались один перед другим, что я покатывался со смеху. Но всех перещеголял курчавый звонкоголосый малец в коротенькой, по пупок, рубашонке. Он сучил черными от грязи ногами, бил себя по животу ладонями, закатывал глаза и пел:
— Эй да Рома, не ночуй дома! Ай да Рада, соломенна ограда! — выкрикивал отец и похохатывал довольно. Плясунов он тоже одарил сладкой бабушкиной стряпней. А те, довольные заработанным, готовы были плясать еще на животе и на голове, но отец сказал: — Баста!
Подошли цыганки, возвращавшиеся из села. В длинных пестрых юбках, в ярких полушалках через плечо, с котомками, с черномазыми детишками на руках. В таборе все ожило. Цыганята бросились навстречу матерям, получая гостинцы и подзатыльники, мужики весело залопотали, заулыбались довольно.
К отцу тут же подоспела молоденькая цыганка и затараторила:
— Ах, какой красавец! Какой гость дорогой! Дай, милый, погадаю, скажу тебе всю правду-истину. Только позолоти сперва ручку.
— Ишь ты, какая краля! — сказал отец. — А меня полюбишь? Позолочу не токо ручку, но и ножку.
— Да иди ты! — отмахнулась цыганка. — У меня цыган ревнивый. Так ты не хочешь золотить ручку? Э-эх! Жадность тебя обуяла. Грош найдешь — на рупь радуешься. Копейку потеряешь — на сто рублей слез прольешь. Где тебя такого уродили, и кому ты такой достался? Несчастная твоя баба: двоих родила, а третьим мается.