Егоровна переполошилась: неладно что-то со стариком.
— Ты что, старик, совсем занемог? — спросила осторожно. — Может, врача кликнуть?
— Не надо, — слабо ответил Мохов. — Дай лучше рассолу.
Пил жадно, проливал себе на грудь. Потом голова его бессильно упала на подушку, и он снова дышал неровно. Егоровна потрогала его голову.
— Да ты как огонь, — испугалась она. — Что это уж с тобой?
— Дети…
— Дались ему эти дети, — слегка пожурила мужа Егоровна. — Что там дети? Они, слава богу, живы-здоровы. Чего о них сокрушаться-то?
— Бросили они нас, забыли, — сказал с тоской Мохов. — А я-то…
— Выдумываешь, — упрекнула Егоровна. — Они у нас славные ребята. А если уж так затосковал, то возьми и напиши им. Так, мол, и так…
— Нет, нет, — замотал головой Мохов. — Пустое. Уж я-то знаю. Я уж это проверил. Почти две недели… Прав Саблин, да и Спиридон Савелич прав.
— Нашел кого слушать — Саблина, — разгневалась Егоровна. — У того и детей-то сроду не было. А язык у него острый, как сабля. Не зря он Саблин.
— Саблин прав, — повторил Мохов. — Дети теперь скоро все позабывают. Все… Ты помнишь, как мы с Федором-то носились? — вдруг повернулся он к жене лицом. — На стол, на чистую скатерку клали. Ручки, ножки целовали. Первый сын — радость родительская. От радости-то и сами целовались… — Мохов закашлялся. Отдышался, продолжал: — А помнишь, как ездил я в Урман и привез калач?..
— Зачем ты про это, старик? — сказала Егоровна, готовая расплакаться.
— Ты подожди, старуха, — предупредил Мохов, — я не сказал главного… Знаешь, на что я выменял тот калач? Все боялся тебе говорить. На фронт уходил, не сказал, а теперь вот скажу, хоть ругай, хоть не ругай. Все одно… — Мохов посмотрел на жену, по морщинистым щекам которой катились слезы. — Выменял я его в Низовой за твое обручальное золотое кольцо. Вот…
Он облегченно вздохнул.
— Ах, Степан Захарыч, сивая головушка, — ласково сказала Егоровна, утирая кончиком платка слезы. — Да я ведь все про то знала. Мне Федюшка сказал тогда. Видел он, как ты его, колечко-то, прятал в карман.
По лицу Мохова скользнула грустная усмешка.
— И заметил же, варнак, — сказал, и в голосе его послышалась тоска.
Помолчали.
— Все теперь забыто, — с горечью сказал Мохов. — Не нужны стали. Отработали, как ломовые, всю жизнь тянулись на них, и вот она, благодарность. Теперь можно и того… помирать.
— Будет уж тебе выдумывать, — снова упрекнула Егоровна. — Все бы от этого умирали. Тебе ешо жить да жить. И детей ешо увидишь, и все.
Мохов не отвечал. Он думал, что вот сам сдуру накликал на себя беду эту. И надо ему было спорить с тем Саблиным? Но ведь задело же за живое. Задело! А что теперь получается?..
Послышались чьи-то шаги. Со скрипом растворилась дверь, в избу вместе с холодными клубами мороза неуклюже ввалился Саблин.
— Пришел на работу, жду своего Мохова, а его все нет и нет, — заговорил он, стягивая с головы рыжий, из собаки, треух и вешая его на гвоздь возле самой двери. — Ну, думаю, никак, приболел мой дед. Не иначе… Что с тобой?
— А то што же? — вступила в разговор Егоровна. — Вон ведь как его скрутило, не подымается. А все ты виноват, — вдруг обрушилась она на Саблина. — Твой язык подкосил его.
Гурьян Саблин виновато заморгал глазами.
— Да я что?.. Мы с им ничего… Какие у нас с им разговоры? — стал оправдываться.
— Зря ты на него, баба, — вступился за своего напарника Мохов. — Саблин тут ни при чем. Хотя…
— Да ты помирать собрался, что ли? — спросил Саблин, присаживаясь на скамейку поближе к больному.
Мохов только слабо махнул рукой.
— Ну ты это бро-ось! — серьезно заметил Саблин. — Умирать нам пока что не к спеху. Повременим. Мы с тобой ешо не один дом срубим. Пускай люди вспоминают нас добрым словом.
— Отрубился я, наверно, — тихо проговорил Мохов. — Израсходовал всего себя, всю свою силушку на них…
— Это ты о ком? — не понял Саблин.
— Да о детях все, — пояснила Егоровна. — Вот уж скоко дней заладил все о них да о них… Прямо беда. А теперь вот…
— Рази ж так можно, Степан Захарыч? — упрекнул Саблин. — Ну, дети… Они и есть дети… кровь твоя. Сам же ты говорил, что они у тебя хорошие.
Мохов тяжело вздохнул.
— Мои дети… — сказал и вдруг замолчал, отвернулся к стене.
— Врача не мешало бы вызвать, — посоветовал опечаленной Егоровне Саблин.
— Говорила — не захотел.
— А что его слушать? Я вот счас пойду и заверну в больницу. Мало ли что может быть.