Наступило молчание, затем снова заговорил Савраскин:
— Я не берусь с вами спорить, папаша, от какой любви все тут присутствующие, но я защищаю свое. Я хочу только настоящей любви. Счастливого брака.
— Кому ты это хочешь-то? Себе? — подкусил тут же старик. — Поди до этой поры все еще не женатый? Все ждешь, в догоняшки играешь?
Кто-то всхохотнул. Савраскин посрамленно закраснелся и ответил:
— Ну знаете ли, папаша, это уж слишком. Это даже оскорбительно для меня. И если бы не были в таком возрасте…
— А то что? — запетушился старик. — Взял бы меня за грудки?
Послышались смешки, и Катя, видимо, желая поддержать Савраскина, сказала:
— Напрасно мы спорим. Любовь — она для каждого из нас приходит по-разному. Вот только мы часто бываем нерешительными. Потом спохватываемся, да уж поздно.
— Почему? — не выдержал Вершников. — Ну, а если бы, например, вы полюбили другого, зная, что он тоже полюбил вас, разве вы не пошли бы за этой любовью, которая для вас все — ваша жизнь, ваше счастье?
Катя слегка растерялась от такого вопроса.
— Как вам сказать? — Она посмотрела на Вершникова умоляюще. — Все это так сложно, Павел Юрьевич. Очень сложно. Ведь рушатся сразу две семьи.
— Две семьи? — Вершников даже подался вперед. В глазах его появился какой-то странный блеск. — А на мой взгляд, лучше одна счастливая семья, чем две несчастных.
— Ой, как это верно! — воскликнула румянощекая девица и испугалась собственного восторга, глянув на своего военного кавалера, который, как я заметил, не спускал с Кати глаз.
Я мысленно согласился с Вершниковым, хотя до этого был согласен и с моей женой, и с Савраскиным, и со стариком. Катю я, пожалуй, понимал больше других. Я вдруг представил себе ее мужа — совсем несимпатичного мужчину, летчика, которого она не любит и вышла за него потому только, что ей по молодости и глупости своей хотелось быть женой летчика. И вот теперь она совсем разочарована в своем выборе, но надо жить вместе вопреки своим желаниям. Жить без любви, по привычке, ради ребенка, как я вот живу со своей. А жить без любви — какое это насилие над собой!
Я, человек в общем-то строгой морали, возрадовался втайне, когда в тот же день увидел на какой-то остановке вместе Вершникова и Катю. Они прогуливались вдоль вагона и, казалось, забыли обо всем на свете, увлеклись очень для них важным, интересным разговором. Лицо Вершникова было вдохновенным, будто озаренным изнутри. Катя осторожно шла по перрону, сложив на груди руки в золотистом загаре, и глядела себе под ноги. Иногда поворачивалась лицом к моряку, смотрела на него счастливыми глазами. Темные, в крупных кольцах волосы ее при этом, казалось, со звоном сваливались набок, обнажая тугую шею. Порой она смеялась, и смех ее напоминал мне почему-то цвет незабудок, усеявших своей трогательной красотой весь мир.
С того дня Катя и Вершников все чаще стали уходить из купе куда-то. В вагон возвращались радостные, возбужденные, совсем не замечая косых взглядов старика. А тот как-то в их отсутствие сказал желчно, ни к кому не обращаясь:
— Видать, стреляная птица. Не успела сесть в вагон, как шашни любовные завела. А к мужу-то небось приедет святой. Хоть на божницу станови. Эх, времена!..
— Что ж тут плохого? — вступилась за Катю и Вершникова румянощекая девица. — Люди в дороге… Почему бы им и не поговорить о чем-то интересном?
— Вместе едут! Что плохого! — окрысился старик. — С разговорчиков-то все и начинается. Вот и ты тоже… Скромности-то никакой.
— А что я? Что вам я?
Лицо девушки мгновенно залила краска стыда, а в глазах уж угадывались слезы обиды. Хлопов хмыкнул и покрутил жирной головой, как бык, когда он отмахивается от назойливой мухи. Тонкие губы моей жены искривились в злорадной усмешке. Меня это возмутило больше всего, и я сказал довольно резко старику:
— Вы, уважаемый, подбирайте выражения, когда разговариваете с девушками, которые вам в дочки годятся. Нечего тут показывать бестактность свою.
Старик не осмелился возразить мне, съежился весь и даже жевать перестал, глядя на меня робко. Хлопов было разинул рот, но я так на него посмотрел, что он тут же спрятался за газеткой, заслонился ею, как щитом. Девушка признательно мне улыбнулась, и я улыбнулся ей весело.
Поезд наш продолжал отстукивать километры. Жизнь в вагоне шла своим чередом. Жена моя и Катя обсуждали свои дела. Мы с Вершниковым тоже частенько беседовали, но никаких разговоров о Кате у нас с ним не было.