«Он! — толкнуло неприятно в груди. — Удачин! На своей трещотке. Эвон катит, красным колпаком, как маков цвет, маячит — то за кустом спрячется, то опять вынырнет, и все ближе, все явственнее. Ну, старик, растворяй шире ворота, встречай драгоценного гостя».
Мотоцикл ловко обогнул копанку, лихо зарулил на поляну, почти вплотную к Егору Парфенычу, резко, загнанно чихнул и умолк. Удачин, восседая высоко на подушке в полном боевом, широко улыбался, довольнешенький весь собою, что умеет он мастерски управлять машиной, несмотря на то, что ездит на ней только первый сезон.
— Здорово, дед! — бодро, артистически воскликнул Удачин. — Не ждал, поди?
— Как же, как же! Со вчерашнего вечера, Клавдий Варфоломеич, — не без иронии, с напускной серьезностью на лице ответил Егор Парфеныч. — Я уж вон и рыбки… — кивнул в сторону запрудки.
— Это хорошшо, дед! — Удачин неловко, по-бабьи как-то, слез с мотоцикла: — Я к тебе с ночевкой.
— Дак… — замялся Егор Парфеныч.
— Что «дак»? — насторожился Удачин. — Может, мне поворачивать оглобли?
— Да нет, нет! — заторопился Егор Парфеныч. — Я вовсе не против, Клавдий Варфоломеич. Вовсе не против. Я токо вот о чем. Крысы тут у меня… Всю ночь шурудят, окаянные.
— Ну, напуга-ал! — рассмеялся искусственно гость. — Да мы с этими крысами… Было у меня когда-то. Одну поймал, бензинчиком облил, а потом, осмаленную, бросил в сарай. Ни одной не осталось — исчезли. Мы можем запросто проделать такое и тут. Так что не беспокойся, дед… — Удачин покровительственно похлопал Егора Парфеныча по плечу. — Подумаем лучше, как нам разговеться. Денек-то, а?! Как говорится, сам господь-бог велел! Я тут специально… — Он прошел к коляске и извлек из нее бутылку коньяку. — Вот, специально для тебя, дед! — широко заулыбался Удачин.
Егор Парфеныч сказал:
— Спасибо, дорогой, но мне нельзя. Желудок…
— А коньяк как раз целебный для желудка напиток. Так что, дед, не будем…
Потом они сидели — один на березовом чурбачке, другой — на ведерке, перевернутом вверх дном, возле исходившего сладким парком таганца, хлебали алюминиевыми ложками из алюминиевых мисок обжигающую губы уху, вели непринужденный пустяковый разговор.
— Хороша ушица! — Удачин бросал быстрый, воровской взгляд на старика, занятого хлебовом. — Умеешь, дед, умеешь. Недаром рыбак.
— Ну, а с ночевкой-то пошто надумали? — осторожно осведомился рыбак, силясь угадать намерения Удачина.
— Как «пошто»? — удивился Удачин. — Надо же хоть раз ночь на природе провести. Ну, и поохотиться. Уточки-то вон покрякивают. Я и ружьецо прихватил. Чего ж? Давай еще по одной дернем!
— Мне, поди, хватит, — сказал Егор Парфеныч, боясь, как бы не обидеть тем самым гостя.
Однако Удачин нацедил уж в кружки, сказал:
— Не мужики мы, что ли? Да под такую-то ушицу!.. Пей, дед, пока пьется, живи, пока живется! Вздрогнули? Твое здоровье, старина!
— Ваше здоровье, Клавдий Варфоломеич.
Старик медленно выпил.
— Пошла-а! — озорно выкрикнул Удачин, весь сияя. — Молодцом, дед! Вон как щечки-то разгорелись! Как у красной девицы!
— Ну, у меня-то… — замялся старик. — А вот вы… Вы всегда такой молодец, ей-ей! И жёнка у вас!.. Уж не подумайте плохого, но жёнка у вас — настоящая краля. Красавица писаная! Пара бы с ней, па-ара!
— Ишь ты! — улыбнулся Удачин, снисходительно глядя на разболтавшегося старика. — Глаз-то у тебя!.. Ой, дед, старый ты греховодник! Небось не одну за свой век обманул? — и подмигнул лукаво. — Бывали дни веселенькие, а? Любовь и все прочее!
— А как не бывали? Бывали, бывали, Варфоломеич, — оживился вдруг Егор, вспомнив свою молодость. — И дни веселенькие, и любовь. Все бывало. Токо все уж давно позади, Варфоломеич. Все, дорогой мой, далеко позади. Да!
— Интере-есно! — нацелился на старика любопытно Удачин. — А ну-ка давай еще по одной. Да расскажите-ка вы мне какую-нибудь веселенькую историйку из ваших любовных похождений, — перешел он на «вы», наливая в кружку старика.
— С хорошим-то человеком…
От выпитого у Егора Парфеныча перед глазами все поплыло в розовом тумане, добрые чувства охватили его, обволокли тепло и сладко. До этого наглое и самодовольное лицо Удачина казалось теперь симпатичным — хоть обнимай и целуй. И он уж любил это круглое мужественное лицо с сочными губами-пельменями, с толстоватым носом, на котором совсем по-деловому восседали в золотой оправе очки, через сверкающие стеклышки которых на старика участливо, дружески даже смотрели добрые серо-зеленые глаза.