Солнце лениво клонилось к горизонту, озеро зеркально поблескивало, отражая его косые ослабевшие лучи. Над серым пологом болота рваными клочьями застелился вечерний туман. Оттуда потянуло прохладой.
— Эх, картинка! — кивнул Удачин в сторону озера, где белоснежно красовались лебеди. Они были совсем недалеко всем семейством и будто посматривали в их сторону.
— Ты, дед, ел когда-нибудь лебединое мясо? — спросил неожиданно Удачин.
Старику показалось, что он ослышался. О чем это он? Какое еще такое мясо лебединое? Да ни в жисть!..
— Вы это… Клавдий Варфоломеич… Шуточки это… Ворон в голодовку ел. Но штоб это?.. Грешно. Что вы!
— Смешной ты старик, — ухмыльнулся Удачин. Нехорошо как-то ухмыльнулся. — Умирать скоро, а он… Да человек-то все должен брать от природы, голова твоя садовая. Всем пользуйся и ликуй! «Грешно-о-о!» А не грешно людям-то ни за что ни про что убивать друг друга? Не так ли?
— Нет, нет, Клавдий Варфоломеич, — замотал головой Егор Парфеныч. — Одно дело война, а тут… Вы это… говорите… Нехорошо это. Лебедушки-то!..
Удачин поднялся со своего ведерка, направился в сторону озера трезвым, уверенным шагом — плотно сбитый, квадратный, будто так и вдавливался в землю.
«Удачин. Клавдий…» И совсем неожиданно для себя сказал, когда Удачин вернулся назад:
— А фамилия-то у вас!.. Удачин. Вот токо… простите… имячко… не подходит. К фамилии-то такой?.. Бабское какое-то, прошу прощения, — Клавдия…
— Да ты что?! — так весь и загорелся благородным гневом Удачин. — Совсем, дед, окосел? Да ты знаешь, что это за имя? Это же имя римского императора Клавдия Августа, грозного и всемогущего повелителя! Разве его с твоим-то сравнить? Егоррр! Все равно что ворона каркает. Только что тебе толковать? Иди-ка лучше да проспись, а я, пожалуй, немножко постреляю. Иди, иди!
Егор Парфеныч и в самом деле совсем опьянел, чего давно уж с ним не случалось. Все тело наполнилось какой-то свинцовой тяжестью, сердчишко гулко и часто стучало. Весь мир перед глазами по-чудному изменился: стал ярче, цветистее и дрожал, точно марево июльского гнойного дня.
— Давай, Клавдий Август! — сказал Егор Парфеныч, почти не сознавая, что говорит. — Стреляй! Все стреляй! Круши! Один хрен умирать!..
Он еле поднялся с бревна, еле дотащился до своей лежанки — твердой, но привычной его телу, и тут же свалился на нее.
— В Ерр-ма… ма-нии, в Ер… — пытался он еще мурлыкать любимую свою песню, но язык не хотел слушаться, сознание совсем помутилось, и вскоре он с тяжелым храпом крепко заснул.
А в это время на озере гремели выстрелы.
Егору Парфенычу снилась война. Бежит, бежит он в атаке, а никак не бежится. Земля к себе притягивает, засасывает, засасывает, как трясина. А там эта высота. Последняя. И дот, грохочущий огнем и смертью. И надо, надо уничтожить его. Но как? А тут дружок Петька Фролкин в щеголеватом костюме, улыбающийся. Он что-то говорит Егору, и вот они вместе бегут уж каким-то лесом или камышами. А страшный ураган ревет над головой, деревья с корнями выворачивает, и летят те деревья с гулом и треском в черное небо с бесконечно сверкающими в нем ослепительными молниями. Страшно! Страсть господняя вокруг, ад кромешный. И негде от всего этого укрыться, найти спасение. А куда ж делся дружок Петюня? Ах, вот он! Но это вовсе не Петюня Фролкин, а Удачин. Он стоит незыблемым столпом посреди этого ада, ухмыляется и говорит: «Окосел ты совсем. Давай я тебя приголублю». И больно тянет за ухо.
«Крыса!» — проснулся Егор Парфеныч и услышал, как крыса шуранула, загремела чем-то. В самом деле обнаглели, паскуды. Надо, наверно, сматываться отсюда, как ни печально. А воевать с ними, как советует Удачин, — пустое дело.
С озера донесся глухой раскатистый выстрел.
— Вот, вот! — шепчет Егор Парфеныч. — Охотничек, едрена вошь! Не натешится. Однако что ж это я?..
Его будто взрывной волной подбросило с лежанки: он услышал тревожный клекот лебедя. С глухой тревогой, с туманом в голове и слабостью во всем теле он заторопился на двор.
Солнце уже село, ушло за дальний темный лес. В той стороне только край неба бледно светился, а тут, в вышине, над головой, уже мирно перемигивались далекие звезды. Вечер серо-голубой, наполненный бодрящей свежестью. И озеро спокойное, дремлющее, густой синевы. Но вот вечернюю тишину разорвал выстрел, и Егор Парфеныч увидел на фоне позеленевшего неба сизоватый пучочек дымка, а затем из-за густого тростника взмыл лебедь и с обеспокоенным клекотом полетел низко над водой.
«Да что же это? — так и толкнуло больно в груди рыбака. — Мамочки мои!» Он понял, происходит самое страшное: Удачин совершает злодейство — убивает лебедей. Как обезумевший, заметался он по берегу, не зная, что ему теперь делать, чтобы предотвратить беду. И лодки-то другой нет, хоть вплавь бросайся. А лебедь все кружит, кружит, своих покидать не хочет. Но сейчас, сейчас и его… И Егор Парфеныч, почти задыхаясь от негодования, осипшим голосом закричал: