Жить больше не хотелось.
Треск удаляющегося мотоцикла напоминал ему смертельную очередь крупнокалиберного пулемета из фашистского дота, что был на той, последней высоте, и ему казалось, что надо было немедленно подыматься и бежать, бежать к той высотке, к грохочущему огнем и смертью доту, чтобы упасть на его амбразуру грудью.
Солдатская роща
Был я тогда совсем еще мальчонкой. Сюда из нашей Сибири мы с отцом добирались поездом что-то около пяти суток. Ехали в эти вот места, которые отец, будучи почти юнцом, проходил с боями. В чемоданишке у нас была собранная мамой еда: буханка выпеченного ею пшеничного хлеба, шмат сала, чесночок и еще что-то из домашнего. И был еще при нас самый важный груз. Это розовые прутики березок, что мы с отцом выкопали по весне в лесу. Прутики эти вместе с землей старательно были уложены в обычную ряднину, а ряднину умостили в ведерко, плеснув туда воду, чтобы березки за дорогу не погибли.
Седоусый проводник полюбопытствовал, зачем и куда везем мы саженцы, на что отец сказал:
— Да уж везем. Друг у меня фронтовой там остался, так это ему. На могилку.
— Вон оно что! — посмотрел на отца с уважением проводник. — Уж по такому-то делу, будь моя воля, я бы и бесплатно вас вез.
— Спасибо за добрые слова, — ответствовал проводнику отец. — А дело-то… Тут и говорить не надо. А если говорить — длинная история.
Мне же история эта хорошо известна. Отец не раз рассказывал о гибели своего фронтового друга, моего дяди, Топоркова Аникея Федотыча.
Аникей Федотыч погиб геройски, повторив подвиг Матросова. Смертельно раненный, он еще успел сказать отцу: «Ваня, выживешь — поклонись от меня родной моей Сибири, маме…»
После госпиталя, без ноги, приехал отец мой в Сибирь к матери друга, да так и остался у нее вместо погибшего сына Аникея Федотыча.
Когда бабушку Анну похоронили, отец решил исполнить ее последнюю просьбу — посадить на могилке сына березки, которые тот любил. Мол, будет лежать он, ее сыночек, в чужедальней сторонушке и слушать печальный шепот листьев, как горькие материнские причитания.
От небольшой станции с игрушечно красивым белым зданьицем вокзала мы ехали еще попутным грузовиком и прикатили в селение — хуторок, как его тогда называли. Хуторок ныне уже не хуторок, а красивый поселок городского типа с новыми под шифером и черепицей домами, с мощенными камнем и асфальтом зелеными улицами, широкой площадью в центре, на которой высится черная стрела — памятник погибшим воинам.
А тогда все тут выглядело иначе. Белые хатенки под соломенными крышами, грязные кривые улочки, по которым бродил разный скот — телята, козы, поросята… Вот только местность вокруг хуторка впечатляла: широко распахнутые зелено-голубые дали, сверкающая под горячим весенним солнцем речушка. Бежит она, убегает вдаль всякими там затейливыми выкрутасами и коленцами, и берега ее окаймляют голубоватые ракиты и распушившие свои зеленые космы плакучие ивы. Вдали, где терялась речушка, небосклон огораживали зубчатой плотной стеной притаившиеся, манящие к себе густой синевой и таинственностью незнакомые мне леса. Все это было для меня, пацана, интересно.
— Вот тут все и произошло, — сказал отец. — Но мы сперва, сынок, пойдем на то место, где похоронен наш Аникушка Топорков. Это совсем недалечко.
По дороге к могилке зашли мы в один из крайних дворов хуторка, и отец попросил у немолодой, одинокой женщины одолжить ему лопату. Женщина тут же прошла в хлевушек и вынесла оттуда лопату с изогнутым черенком.
— Плохо, видать, кумушка, живешь, — сказал отец, осмотрев лопату. — Такой-то лопатой много не накопаешь.
— А то! — сказала женщина, глядя на отца выцветшими голубыми глазами. — Муж у вийну загынув, сама туточки и живу в хате. И допомогты нэма кому. Ту ж лопату або цапу навострыты — трэба когось просыты.
— Плохо дело, — сказал отец.
И мы пошли со двора, оставив у женщины свой чемодан. Дорогой отец говорил:
— Беда, да и только. На таких вот несчастных смотреть больно. А что тут поделаешь? Такая уж наша доля человеческая — все перенести, все выстрадать. И это только, сынок, ради жизни и ради правды на земле. Да!
Мы шли берегом речушки по узенькой тропочке. Сквозь густо-зеленые кусты ракит проглядывала, словно баловалась, серебристо струившаяся вода. В ветках шмыгали какие-то пташки, радостно посвистывали, пощелкивали, приветствуя этот нарядный весенний день, щедро озаренный ликующим солнцем. От речушки тянуло приятной свежестью и сладковатыми запахами водорослей. А вся речушка выглядела живым, беспокойным существом, хлюпающим и журчащим миротворно среди отлогих илистых берегов. От речушки повернули мы вправо, вышли к малонаезженному проселку и очутились возле одинокого памятника.