Не помню я такого, чтобы отец имел на кого-то зло, носил, как говорят, камень за пазухой. К каждому человеку, будь то взрослый или ребенок, татарин или цыган, относился он с присущим ему простодушием. И говорил: «Нет плохих людей, надо быть самому хорошим».
Отец поет не знакомую мне песню — такую тягучую, спокойную, и я не могу понять слов. Поет он негромко, так, для себя самого, для души. И мелодия песни вплетается в зыбучую синь разгорающегося дня, вьется над ходком незримой птицей и теплым убаюкивающим ручейком вливается мне в душу.
Сладко пахнет земля, острые мои глаза жадно ловят каждый мимо проплывающий кустик тальника, каждую кочечку с щетинистой зеленью, каждый ярко мелькнувший в стороне цветок, а чуткое ухо ловит заливистую трель жаворонка. Жаворонки! Что связано у меня с ними? Прежде всего дом родной, весна. Жаворонки приносят весну. Но для этого надо еще их просить. И я уж представляю себя и Ваньку сидящими на повети сарая на зеленом пахучем сене. В руках у нас по «жаворонку», только что испеченному из сладкого теста мамой. Они еще теплые, крылышки у них подрумянились, а пахнут как! Хочется откусить полкрылышка, но нельзя этого делать пока. Надо прежде покликать жаворонков, попросить их:
Мы с Ванькой поем в один голос, высоко подняв над головой испеченные мамой «жаворонки». И мы уверены, что весна обязательно после этого придет, ничего, что на дворе еще прохладно, что снег еще на огородах и на болоте белеет ослепительно, а лед на Большом и Маленьком озерах синеет густо и знобко. Весна катится к нам с жаркого юга и несет с собою радостные дни.
Но вот сквозь трели жаворонков и тихое пение отца доносится звон бубенцов. Малиновый звон. Я смотрю вперед и вижу приближающуюся повозку. Вскоре с нами поравнялась эта повозка, запряженная гнедым коренником и серой, в яблоках, пристяжной. Сбруя на лошадях в медных бляшках и с кистями, дуга затейливо раскрашена.
— Тррр! — послышалось оттуда.
— Тпру! — остановил Игреньку отец.
В черном коробке — мужчина и женщина. Мужчина в темно-синей шинели с красными петлицами, в синей фуражке с алой звездочкой. Лицо худощавое, горбоносое, с голубыми-преголубыми глазами. Женщина в кожаной коричневой куртке, в папахе, из-под которой спадали на плечи горчичного цвета волосы. А глаза зеленые, острые, губы сухие, на щеках румянец.
Мужчина в шинели вылез из коробка, поздоровался с отцом, отец ответил на приветствие, назвав мужчину товарищем Тороповым. Росточком Торопов невысок, шинель ему по самые пятки. Перетянут ремнями, кобура сбоку, из нее шнурок, витой, темный, свисает.
— Покурим? — предложил Торопов, и они задымили самокрутками.
Торопов спросил у отца, куда он едет, и отец ответил. Спросил в свою очередь, куда направляется Торопов и что за женщина едет с ним. Милиционер Торопов, как я потом об этом узнал, глянул еще на женщину и сказал:
— Знакомьтесь. Уполномоченная от райисполкома Безделова Мария Петровна.
Что они там между собой говорили, мне было неинтересно. Не терпелось ехать, а не стоять на месте. Наконец поехали. Отец сердито хлестнул Игреньку, закричал:
— Ну ты-ы-ы!
Задренчала в ходке какая-то железячка, светлая тень от спиц колес замелькала по зеленой траве.
Я оглянулся назад, встав на колени. Подвода с Тороповым и Безделовой удалялась от нас, курила рыжеватой пылью. Село Яр-Малинкино растянулось игрушечными домиками вдоль синего озера, сливающегося с голубым горизонтом. Черная труба белого маслозавода торчала в небе и дымила густо, копотно. Маслозавод будто бы плыл по синему озеру, как пароход по морю-океану, о котором слыхал я от бабушки Акулины, приезжавшей к нам из Сахалина, где она жила с давнего-предавнего времени.
Под веретенный голос колес отец опять тихонько запел, а я думал о Торопове. Форма его, а особенно наган стояли у меня перед глазами.
Да, наган. Вот бы мне! И почему такое желание — иметь оружие? И когда позднее Торопов приезжал к нам в деревню, я все вертелся возле него, надеясь хоть подержать в руках ту штучку, что выглядывала из кожаной кобуры светлым колечком с привязанным к нему плетеным шнуром.
— А-а-а! — вдруг обращался ко мне Торопов, уставившись строгими глазами. — Так это ты у соседки камнем окно разбил? Придется тебя, брат, арестовать. — И раскрывал свою желтую папку, доставал оттуда какие-то бумаги.