— А ну, кто смел — садись!
Желающих много. Но первому сесть на чудо-машину посчастливилось мне.
Сердце у меня замирало, когда летел я вперед, точно по воздуху, и навстречу стремительно бежали избы, люди, уплывала назад земля. Я сидел на раме велосипеда, как на сучке высокого дерева, уцепившись крепко за рогульки руля, чтобы не свалиться ненароком и не полететь туда, в бездонную синеву неба. Когда же велосипед стал поворачивать, мне показалось, что мы падаем, и я невольно вскрикнул. Заиграйкин спокойно сказал:
— Не бойся, молодец, не дрожи, как холодец.
Даже когда очутился на земле, мне все еще казалось, будто я лечу и избы со скворечнями медленно кружатся в веселом хороводе. На душе так хорошо, что хочется снова ощутить быстроту полета своего тела. Наверно, человек когда-то был рожден птицей, но у него за какую-то провинность отобрали крылья, и он теперь постоянно стремится к полету.
Дружба моя с Заиграйкиным была недолгой. Он как-то оскандалился перед нашими колхозниками в один из праздников и с тех пор у нас не появлялся. Потом его будто и вовсе не то сняли с работы, не то перевели в какой-то другой район. Но об этом речь впереди…
Заиграйкин поставил новую пластинку, и из медной граммофонной трубы полился удивительной чистоты и звучности мужской голос. Неведомый мне человек пел под густой гитарный звон про какого-то удалого Хаз-Булата, у которого бедная сакля, сам он и стар и сед, но у него молодая жена. Жена Хаз-Булата мне представилась в образе молодой и красивой цыганки — жены гармониста Канки, а Хаз-Булат — в образе старого цыгана Лаврухи.
Я слушал песню и наблюдал за отцом, который вел себя смешно. Сперва отец сидел спокойно на лавке, улыбался задумчиво, а тогда вдруг качнул головой и сердито сказал:
— Ишь ты, ухарь купец, чего захотел! Жену ему отдай. — Но тут же стал с кем-то соглашаться, говоря: — Ну дак это конешно. Сам-то старый хрыч в самом деле погубит с молодых, юных лет. Эх-ма, да не дома!
Отец напряженно замер, лицо его смуглое будто вытянулось, глаза зеленые устремились куда-то мимо медной трубы, словно он там что-то наблюдал с большим интересом. Но вот он стиснул зубы, простонал будто:
— Ммм! — И кулаком стукнул себя по колену. — Зарезал, подлец! Жалко. Вот тебе и Хаз-Булат. Ни мне и ни тебе. Ну, ну, посмотрим!.. Счас он его!..
Глаза у отца засверкали, он молниеносно взглянул на ухмыляющегося Заиграйкина, на Анисимовну, которая собирала на стол, будто хотел знать, как они к этому настроены. И с веселым выражением на лице вновь обратился к граммофону. А там уже что-то произошло, и отец даже поднялся с лавки, потрясая кулачищем:
— Ах ты, ёк-макарёк, как он его! Ты слышишь, Заиграйкин? Ольга Анисимовна? Ррраз! — и голова с плеч долой! Ай-яй-яй! Неужто так оно и было?
— Было не было, а из песни слов не выкинешь, — сказала милая Ольга Анисимовна и пригласила всех к столу.
За столом отец неожиданно сказал:
— Слышь, Заиграйкин, ты это самое… Ты бы отдал мне эту музыку. Тебе она вроде бы ни к чему, а у меня… Знаешь, как я всю нашу деревню взбунтую! Выставлю трубу в окно, накручу, и вот всем старухам и ребятишкам каждый день праздник будет. А?
— Запразднуются, — ответил Заиграйкин. — Да и ты вместе с ними… Придется тогда тебя из колхоза выставлять, — улыбнулся.
— Ну нет, Павел Егорыч, — многозначительно поднял указательный палец отец и повторил присказку дедушки Андрея: — Не таков я Яков. Колхозу без меня не обойтись. Я хоть и, бывает, гуляю, да про дело не забываю. И детей вот ращу. Смотри, какие они у меня орлы! Ванька вон всех цыганят в таборе на лопатки положил. Верно, сынок? Силачом растет! Ну, а этот… — отец кивнул в мою сторону.
Но тут ко мне подскочила голубоглазая Лена и увлекла меня за собой. Она усмехалась мне, показывая щербину в мелких зубенках, потом спросила, отчего у меня на новых штанах серая заплатка. Пришлось признаться ей в беде, постигшей меня в доме дедушки Андрея. Рассказал и про борова, который чуть было не отхватил мне руку.
Лена заливалась звонким смехом и в свою очередь поведала, как однажды соседский теленок чуть ли не сжевал у нее на голове платок, а вместе с ним и косу. И опять звонко смеялась. Потом спросила, не болит ли у меня нос, про который я уж забыл. А Лена вспомнила зачем-то про доктора, стала вдруг подскакивать то на одной, то на другой ноге и тихонечко напевать: