Ну, ладно. Принес он ту кукушку Бузырихе, а она распотрошила ее, вынула сердце, окунула его в ведро с водой, пошептала что-то, а Демушке нашему сказала: «Ступай в баню, попарься хорошенько, а тогда и облейся этой водой до половины». По пояс, значит. А он-то шибко напарился, угорел еще, наверно, да и окатился полностью, с головы и до ног. Ой, смех-и грех! Окатился он так да еще пуще прежнего стал сохнуть по Шурке. Ба-атюшки! Вот уж костережил он старуху Бузыриху. Такая-сякая, ведьма старая! Велела ведь мне до половины облиться, а я-то… Ну погоди, доберусь до тебя!.. Вот как. Бабка же и виновата осталась.
Уж до того любовь довела Дементия Ивановича, что он свою половину дома продал немцам с Поволжья, деньги все спустил на ту же Шурку, себе на краю деревни землянку слепил и жил в той землянке, как медведь в берлоге. А как война кончилась, пришел брат Тимофей. Хотел он сесть на трактор и ту землянку развалить к чертям и его там заживо схоронить, тятеньку своего заполошного. Мы Тимофея еле уговорили не делать этого. Бог с ним, если он дурак. Просил он, правда, у Тимки прощения, плакал, а домой-то так уж и не вернулся. Стыдно, поди, было после всего-то.
Пожил он еще в своей норе полгодика и руки на себя наложил — повесился. Царство ему небесное, головушке покаянной. А может, за грехи-то тяжкие на том свете в аду кипит, а то и черти на нем воду возят. На этом-то свете чертям тем от него доставалось. Вот они, поди, и вымещают на нем за все.
О том свете Таисья говорила так, будто он в самом деле существует, и по выражению ее лица видно было, что она искренне сочувствует покойному отчиму, жалеет его своей бабской жалостью, давно уж простив ему все прошлые обиды и глупости все.
Мне же теперь тем более интересно вспомнить то далекое прошлое, когда отец завез нас с Ванькой в Бородихино к Дементию Ивановичу и тетке Александре.
В большом и просторном, как и у дедушки Андрея, доме Чернякиных нас с радостью встретили тетка Александра, очень похожая на мою маму, светловолосая и длинноногая девчонка Тайка, парнишка Тимка, на год старше Ваньки.
Пока тетка Александра суетилась, собирая на стол, Ванька с Тимкой куда-то убежали, а я остался с Тайкой. Она утянула меня в горницу с зелеными садушками в кадках, в горшочках, расставленных на подоконниках. На стенах в темных рамках под стеклом висели фотокарточки. Тая все время весело лепетала, и густо-серые глаза ее улыбались, светились этаким мальчишеским задором. И все удивлялась, отчего я такой черный.
— Ты почаще мойся в бане, вот и будешь белым. Слышишь? — Она достала из своих волос гребенку и расчесала мне вихры. — Ну вот, теперь ты совсем красивый мальчишка. — И предложила: — Пошли на озеро. Тут недалечко.
— Долго-то не будьте, — сказала тетка Александра, — скоро за стол.
Огородною межою между грядок с зелеными косичками морковки и стрелами лука прошли мы к изгороди, пролезли промеж белых жердин и сразу же очутились на зеленом берегу. Здесь паслись гуси с голубоватыми гусятами, плавали по чистой воде утки и селезни. На деревянных, из бревен, мостках стояла на коленях какая-то тетенька и полоскала белье. Пополощенное и выкрученное белье она клала в деревянную лохань, что стояла тут же, по правую от нее сторону. На мостках, свесив ноги и баландаясь в воде, сидели Ванька и Тимка. Они кидали в воду камушки, смотрели, как разбегаются по ней круги и колеблются, точно маленькие кораблики, гусиные и утиные перья.
— Вы что это, — сказала им Тайка, — простуду ногами ловите? А ну вставайте. — И сообщила: — Завтра придут сюда парни и девки, венки в воду будут бросать.
— Какие венки? — не понял я.
— Из березовых веток и цветов, — пояснила Тайка.
— А зачем?
— Гадать будут. Если венок не потонет, то это хорошо. Девка не умрет в этом году и, может, замуж выйдет. А если потонет…