С такими чувствами и мыслями покинул я уже несуществующую деревню Бородихино.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Грозовая ночь
Ночь нас застала в пути.
Большое, с решето, малиновое солнце навалилось на далекий густой ельник и быстро-быстро стало уходить в землю. Еще горбушечка его сочно рдела над темными зубцами того ельника, а уже с противоположной стороны, с востока, набегали по присмиревшей и вдруг потускневшей траве прохладными волнами тени. И небо синевой загустело, будто большое и глубокое озеро. А вскоре в том озере загорелась робким огоньком одна звездочка, потом вторая и много-много других.
Зябкая прохлада льнула к телу, забираясь под рубашку. Отец заботливо укутал меня и Ваньку тулупом. Сидели мы с Ванькой, как в теплом гнездышке, и молчали. Ванька, правда, вскоре засопел сладко, а я все смотрел на ночное поле, на отца, который опять сосал свою папиросу, на звездное небо. Загадочные огоньки. Мама говорила, будто сам бог Саваоф зажигает лампадки и развешивает их по всему небу. Я верил и не верил маме. Пялился в ночное небо, но нигде не мог увидеть там того бога, который мне представлялся седобородым старичком, как наш деревенский слепой Афонюшка. Отец, заметив, что я смотрю на звезды, спросил, чего я так туда таращусь.
— Бога хочу увидеть, — ответил я. — Он огоньки зажигает.
— Бо-ога, огоньки-и, — передразнил меня отец. — Наслушаешься мамку-то… Никакого бога, сынок, нет.
— А сам-то ты? — вспомнил я. — Поешь-то? Что бог на небе сидит и не работает.
Отец рассмеялся тихонько, сказал:
— Про бога-то я с насмешкой. Бог-то бог, да сам будь неплох. А вот про звезды… Ты послушай. Это давным-давно было. Жил бедный мужичонок. Крестьянин. Была у него кривобокая избенка, хромоногая лошаденка, а детей — куча мала. Всковырял тот крестьянин кое-как сошкой полоску за избой, а потом стал зерном ее засевать. Рожью. Идет по полоске, из лукошка зерно берет и раскидывает. А уж темно. День прошел, ночь настала. Не видно совсем, куда зерно бросать. Небо черное, сажи чернее. Остановился мужичонок, думает, как дальше ему быть. И тут придумал. Видит: рожь в лукошке светится. Он полную горсть взял да и сыпанул по небу. Как сыпанул, на небе сразу же и засветились огоньки. Яркие-преяркие, баские-пребаские. Звездочки. Светло от них, крестьянину-то все и видно стало. Он и засеял свою полоску. Рожь уродила хорошая, прямо как серебро. Ну, а небо с тех пор таким вот и осталось — все в звездах. Вишь, как они там играют. Ба-аско!
Я смотрел, и мне почему-то очень хотелось бросить в небо пригоршню ржи, увидеть, как станет еще больше звезд. И я уж любил того бедного крестьянина, отца, ночь эту звездную — первую мою ночь в открытом поле, в дороге.
А дорога невидимая вела нас теперь вдоль березового колка, который чисто белел частоколом стволов. От густой листвы веяло огуречным запахом. Стало очень свежо. Листья на деревьях дрогнули и зашелестели. Потом все смолкло, притаилось как-то. И вдруг небо над нами озарилось и медленно, с трепетом погасло. Словно кто-то там растворил потайную дверцу и с неохотой вновь ее притворил.
— Ёк-макарёк! — сказал удивленно отец. — Вот это номер. Гроза идет. Искупает она нас до ниточки. Ну и ну!
Я только теперь заметил, как по небу рваными темными клочьями быстро бежали нам навстречу тучки — гонцы грозовой тучи, что была где-то еще далеко.
Отец обеспокоенно смотрел вперед, соображая что-то. И опять небо озарилось. На этот раз продолжительнее и ярче. Послышалось отдаленное громыхание. И едва оно смолкло, как впереди нас на темном горизонте причудливым деревцем расцвела молния, лихорадочно играя каждой своей золотисто-синей плетью, и потухла. Вновь послышался гром — озорной, веселый. И я не мог оторвать глаз от горизонта — ожидал чуда. И чудо свершилось. Я едва не вскрикнул от восторга, когда озарилось полнеба и я увидел сказочный дворец. Он был весь из чего-то воздушно-голубого, нежно-розового, с белоснежными, как пух, легкими, громоздящимися друг на друге куполами. Дворец возвышался над землей, над нами.
Я засмотрелся и не заметил даже, как остановился ходок.
Отец при глухом и не страшном ворчании грома сказал:
— Приехали. Надо скоренько мастерить балаган. А то как хлобыстнет!