Он пошарил в передке и вытянул из-под сена топор. Заторопился к мелколесью. Из темной чащобы доносились мягкие секущие удары.
Но-вот отец приволок большущую охапку веток, потом сбегал и приволок еще, стал обставлять ими ходок. Сперва с одной, затем с другой стороны. После чего забрал из ходка сено и постелил его на ветки под ходком. Мне пришлось спрыгнуть на землю, а спавшего Ваньку отец снял вместе с тулупом и положил возле ходка. Потом он определил нас под навес. Сам же укрыл своим дождевиком верх балагана, распряг Игреньку, стреножил и оставил пастись. Через узкую лазейку просунулся в балаган, прилег возле меня, говоря:
— Ну что, сынок, не утонем, поди. Держись. Я с вами.
Над нами погромыхивало все чаще и настойчивее. Я слышал, как сильно и ровно бьется сердце отца, и было мне покойно и надежно. Когда затихали громовые раскаты, то слышалось похрумкивание и пофыркивание пасущегося коня.
Но вот при полной тишине застучали по листьям, по отцовскому дождевику редкие крупные капли. Застучали и смолкли, как бы выжидая своего момента. Ливень хлынул будто из разверзшегося от громового удара рева, зашумел так, словно земля заклокотала от радости и веселья.
— Ливану-ул, — сказал отец над моим ухом. — Несдобровать нам, наверно. Поплыве-ем…
Сверкало, громыхало, шумело. Вокруг нас творилось что-то невероятное. Мне было и жутко и радостно. А когда сверкнуло и треснуло совсем рядом, то я сперва будто ослеп и оглох, полетел в какую-то бездну, а потом почувствовал, как по всему телу забегали мурашки и от сердца откатило. «Вот это да-а!» — невольно подумал я, хотя мама всегда учила нас во время грозы не охать, не ахать и не восторгаться, потому что случиться может самое худшее — убьет громовою стрелою. А чтобы мы не боялись грозы, она заставляла есть заплесневелую кулажную корочку.
Не могу понять до сей поры, откуда мама взяла такое. Но тогда мы ее слушали и ели ту самую, не очень приятную на вкус кулажную корочку.
В наш балаган стала протекать дождевая вода. Отец забеспокоился, заворчал, стараясь укрыть нас с Ванькой. А Ванька дрыхнул себе, ничего не слышал и не ощущал. Его, наверно, в то время хоть и под дождь положи, так он не проснулся бы. Вот уж любитель поспать. Медом не корми.
Неизвестно, что было бы с нами дальше, если бы дождь неожиданно не смолк. Его как обрезало. Это сразу же после страшного грозового удара. Ушел дождь дальше, в сторону нашей родной деревни, где, может быть, уже посапывал в зыбке новорожденный мой братец Шурка.
Отец раздвинул ветки, вылез из-под ходка наружу. Под его сапогами захлюпала вода.
— Мамочки мои! — удивился отец. — Вот это налило. Хоть на лодке плыви. Трава и хлеба теперь пойдут в рост.
Он копошился возле ходка, а я в проеме между ветками опять смотрел на звезды. Звезды ярились в бездонной синеве, омытые ливневым дождем. Скупым их светом были настояны видневшиеся повсюду островки луж. Хотелось вылезти из-под ходка и побегать по этим лывам, порезвиться на просторе среди этой сказочной ночи тридевятого царства. Но вернулся отец, увидел, что я не сплю, и сказал:
— Будем двигать дальше! К утру как раз и приедем.
Ваньку отец опять перенес в коробок. Он что-то мычал спросонья, чмокал губами, будто коня понукал.
Игренька уже был запряжен, и мы тронулись. Мягко, легко тронулись, точно поплыли. От Игреньки густо валил пар, под копытами иногда хлюпало, булькало и чавкало. Было свежо и покойно. Послегрозовой воздух был сладок. Он пахнул молоденькими огурчиками, какие я минувшим летом срывал, таясь от мамы, с высоких навозны́х грядок и тут же съедал за милую душу.
Хорошо лежать на подушках между дрыхнувшим Ванькой и отцом, который покуривал самокрутку, не вынимая ее изо рта. Красно вспыхивала папироска, а там, вверху, все так же ярились звезды. От нас они не отступали ни на шаг. Это было интересно. Именно с той ночи и полюбил я звездное небо с его вечной загадочностью.
И, глядя на звезды, я незаметно уснул.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ольгино и река Тартас
Когда я раскрыл глаза, то мне показалось, едем будто мы в обратную сторону, домой. Отец, видно, схитрил. Пока я спал, повернул коня назад. Я подхватился, затормошил отца:
— Тятя, тятя, а мы куда?
— Беда прямо с тобой, — отозвался отец. — И чего тебе не спится? Спи давай. Утро-то только забрезжило. Вот встанет солнце…
Я получше осмотрелся — едем правильно. Но как все удивительно красиво вокруг! Все так изменилось после грозовой ночи! Звезды на небе слиняли, померкли в молочно-белом свете. А там, далеко впереди, над забеленным туманом темным окаемом леса малиновым цветом рдела полоска зари. Повыше той полоски кучерявыми барашками отдыхали три облачка. Снизу они чуть-чуть зарозовели, будто их обмакнули в луковичный отвар, каким мама на пасху красила яйца. Было свежо и зябко. Я получше укутался в тулуп, ожидая восхода солнца.